В 1920–1930-е годы научно-технический обмен был важной частью самоформирования и самопонимания Советского Союза. Члены УСДС, многие из которых ранее работали над масштабными промышленными объектами первой пятилетки, даже не сомневались в том, что социалистическая реконструкция Москвы будет проходить с привлечением западной – в том числе американской – технической помощи. Отчасти это представление объяснялось практикой, применявшейся в 1930-х, но еще и общим культурным подходом того времени, когда власти благосклонно смотрели на иностранные идеи и связи с заграницей. Катерина Кларк называла это десятилетие эпохой Великой Апроприации. По замечанию Кларк, «Москва апроприировала различные элементы как в пространстве (поглощая современные тенденции западной, главным образом европейской, а также американской культуры), так и во времени (обращаясь к русской и европейской культуре прошлого»[204]. Наглядным примером этой двойной апроприации, как отмечает Кларк, являлся Дворец Советов, в котором слились два влияния – американское и итальянское.
В 1935 году, после поездки в США, Иофан замечал в очерке, опубликованном в «Правде»: «Куда бы я ни ездил, что бы ни осматривал, ко всему я подходил с определенной точки зрения: что из всего этого надо „завезти домой“, в Советский Союз»[205]. Похожими инстинктами руководствовался и Владимир Щуко. В статье для журнала «Архитектура СССР», тоже написанной после поездки 1934 года, Щуко заявлял: «Америка может много дать нашим архитекторам в отношении строительной техники, умения пользоваться строительными материалами и вообще в отношении смелых решений архитектурных проблем»[206]. Однако в области эстетики, предупреждал Щуко, американских веяний следует избегать. Члены Архитектурно-технической комиссии УСДС возвращались из США через Италию и провели в этой стране несколько недель, заново знакомясь с образцами классического зодчества. Например, они побывали в Помпеях и Геркулануме. В молодости, до революции, Иофану и Щуко довелось жить, учиться и работать в Италии[207]. И вот теперь, вновь оказавшись там уже в составе комиссии, они осмотрели амфитеатр в Капуе («один из самых больших» в мире, как написал потом Иофан в отчете для Молотова) и мраморные карьеры в Карраре[208]. Щуко, учившийся в Италии в 1905 году, очень радовался новой встрече с этой страной. Позднее он вспоминал: «Проезд на обратном пути через Италию, после двадцатилетнего перерыва, еще лишний раз подтвердил мое мнение, что учиться нашей молодежи архитектуре как искусству можно и должно только в Италии на лучших образцах классической архитектуры»[209]. Члены Архитектурно-технической комиссии прошлись по улицам Рима, Флоренции и Неаполя и таким образом стряхнули с себя остатки американского влияния, и в начале 1935 года вернулись в Москву. «Сердце переполнилось гордостью, – писал Иофан в заметке для „Правды“, – когда я впервые спустился в наш метрополитен. Поразительно красивое и огромное сооружение!» По его мнению, унылая нью-йоркская подземка не шла с ним ни в какое сравнение[210].
Критикуя Нью-Йорк, Иофан и другие советские архитекторы 1930-х годов обращались к идеям и средствам выражения, которые начали накапливаться в русской литературе еще несколько десятилетий назад. Подобно Иофану и его комиссии в 1934 году, русские и советские писатели давно уже восхищались американскими большими городами и одновременно ужасались им[211]. К числу этих произведений относились очерк Максима Горького «Город Желтого Дьявола» (1906), цикл стихотворений Маяковского «Мое открытие Америки» (1925) и книга путевых очерков Ильи Ильфа и Евгения Петрова, рассказывавшая об их поездке по Америке и опубликованная в 1936 году[212]. Во всех этих произведениях описания жизни в Нью-Йорке служили топливом для критики американских капиталистических ценностей вообще. На заре ХХ века Горький писал:
Это – город, это – Нью-Йорк. На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные «скребницы неба». Квадратные, лишенные желания быть красивыми, тупые тяжелые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своею высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и не видно детей… Войдя в него, чувствуешь, что ты попал в желудок из камня и железа, – в желудок, который проглотил несколько миллионов людей и растирает, переваривает их[213].
Двумя десятилетиями позже Ильф и Петров, всенародно любимые советские сатирики, приняли от Горького эстафету и тоже обрушились с критикой на Нью-Йорк, переживавший пору депрессии:
Первое впечатление от Нью-Йорка: чересчур большой, чересчур богатый, чересчур грязный и чересчур нищий. Все чересчур. Слишком много света на одних улицах и слишком мало на других.
…Американцы думают, что их техника поднялась на необыкновенную высоту благодаря преимуществам общественного строя Штатов. А на самом деле американская техника давно уже нуждается в другом строе жизни. Об этом свидетельствуют пустующие небоскребы и работающие по три дня в неделю фабрики[214].
По этой логике, американская техническая подкованность, безусловно, впечатляла, но все портил «одуряющий общественный строй»[215]. А раз американское развитие зашло в тупик, Советскому Союзу предстояло взять на себя руководящую роль во всех областях, включая архитектуру и градостроительство[216]. Нужно было объединить классические традиции с американскими технологиями под знаменем социалистического развития, а образцом для подражания сделать Москву.
Хотя советские архитекторы 1930-х годов часто высказывали те же критические замечания, какие сформулировали Горький, Ильф и Петров, они нередко опирались на собственное знакомство с Америкой эпохи Великой депрессии и на тексты, написанные самими американцами. Высказывания о том, что американская модель градостроительства изжила себя, в то время можно было найти прежде всего в сочинениях Льюиса Мамфорда и Фрэнка Ллойда Райта, чьи имена и работы были хорошо известны советским зодчим той поры. Фрэнк Ллойд Райт был знаком с архитектурной ситуацией Москвы – он приезжал в 1937 году на Первый Всесоюзный съезд советских архитекторов[217]. Мамфорд же не имел с Советским Союзом непосредственных отношений, зато в Москве знали его книгу. В 1936 году издательство Академии архитектуры СССР выпустило перевод на русский написанной в 1924 году книги Мамфорда
В 1936 году Иофан опубликовал статью, материалом для которой послужила не только его поездка в США и Италию в 1934 году, но и более давний опыт, ведь он провел в Риме больше десяти лет, работая по специальности. (Иофан вернулся из Италии в Советский Союз в 1924 году) Целью статьи было дать исторический обзор архитектурных достижений в Америке и Италии, а также указать на «богатейший строительный опыт» современных США и отметить «ряд интересных моментов архитектурно-строительного дела в Италии»[221]. Завершая большой раздел статьи, посвященный американским небоскребам, Иофан цитировал описание небоскребов из недавно вышедшего русского издания книги Мамфорда:
Не приходится останавливаться на том, насколько эти ужасные подавляющие колоссы угнетают крошечных людей, торопливо снующих в их тени, и лишают их последней капли человеческого достоинства. Здание, которое нельзя охватить одним взглядом, здание, которое превращает прохожего в пылинку, кружащуюся в вихре движения, здание, лишенное всякого подкупающего изящества или законченности во внутреннем своем оформлении, за исключением безукоризненных уборных, – в каком смысле, спрашиваю я, такое здание является выражением архитектурного искусства или как может одна только техника его строительства вызвать к жизни большой стиль![222]
Воздав должное Мамфорду («интересный и тонкий ценитель архитектуры»), Иофан использовал его проклятия в адрес американской архитектуры, чтобы подкрепить собственные суждения. Противопоставляя американский город советскому, Иофан заявлял, что главное отличие заключается не в строительных предпочтениях или методах, а в масштабе и охвате градостроительства. «Для нас [советских людей] город – это грандиозный комплекс, все части которого находятся во взаимозависимости»[223]. Как утверждал Иофан, преимущества небоскреба могли бы по-настоящему проявиться лишь в сочетании с социалистическими принципами планировки городов. Огромный потенциал, заложенный в монументальном здании этого типа, по мысли Иофана, можно осуществить лишь в условиях социалистического города.
Был в Нью-Йорке один небоскреб, о котором Иофан отзывался положительно. В своей статье 1936 года – как и в 1934 году, когда Архитектурно-техническая комиссия посещала Нью-Йорк, – он уделил особое внимание Рокфеллеровскому центру. Как докладывали позже члены комиссии, поскольку работа над строительством этого комплекса еще шла, им удалось собственными глазами увидеть его организационную сторону[224]. Хотя мюзик-холл Радио-сити, который величиной напоминал меньший из двух предусмотренных проектом залов Дворца Советов, служил важным образцом устройства акустических и осветительных систем, наибольший интерес для комиссии представлял все же высокий Рокфеллеровский небоскреб, находившийся в центре обширного комплекса и называвшийся тогда Ар-Си-Эй-билдинг. Спроектированный Реймондом Худом, этот небоскреб во многих отношениях был ближайшим аналогом Дворца Советов. В этом монументальном сооружении размещались учреждения и зрительные залы (что предусматривал и план Дворца), а также рестораны, магазины и радиовещательные студии. Уступчатый фасад, как и роскошное оформление интерьера и экстерьера – наличие скульптур, мозаик и фресок, – тоже роднили это высотное здание с московским дворцом[225]. В настенных росписях, скульптурах и фризах, которыми украшались тогда внутренние и наружные стены Ар-Си-Эй-билдинг и других зданий, входивших в комплекс, внимание Иофана, Щуко и Гельфрейха наверняка привлекла коммунистическая символика, которую исподтишка внесли туда нанятые для выполнения работ левацки настроенные художники. Члены Архитектурно-технической комиссии приехали в Нью-Йорк вскоре после того, как фреска «Человек на распутье», созданная Диего Риверой, была спешно уничтожена кувалдами. Но произошло это совсем недавно, и, можно не сомневаться, до ушей советских делегатов долетели отголоски скандала, вызванного тем, что над входом в Рокфеллеровский центр оказался огромный портрет Ленина и изображение первомайской демонстрации на Красной площади[226]. Но, что важнее всего, Иофан усмотрел в Рокфеллеровском центре резкую критику в адрес американского урбанизма. В отличие от общего облика Нью-Йорка, где небоскребы «виднеются на горизонте в фантастическом беспорядке» и «в огромном большинстве носят коммерческо-рекламный характер», в Рокфеллеровском центре Иофан заметил планировочные элементы, близкие тем градостроительным принципам, которым все больше отдавали предпочтение в СССР. Как писал Иофан в статье для «Правды» в 1939 году, в «Радио Сити… чувствуется попытка создать ансамбль»[227].
Ближе к концу 1930-х годов в архитектурных дискуссиях в Москве все чаще рассуждали об «ансамбле». Давид Аркин объяснял одному американскому коллеге в ходе бурной переписки, которая велась между США и СССР в военные годы:
Отличительная черта архитектурного дела в нашей [советской] стране – его тесная связь с планировкой городов. Здесь от архитектора требуется умение проектировать не просто отдельные жилые и общественные здания, но и целые улицы, целые кварталы и города. Наша цель – создание единых архитектурных «ансамблей» в наших городах. Это особенно важно теперь, когда многие наши большие и малые города разрушены дотла фашистскими захватчиками[228].
В послевоенный период создание ансамбля стало, по словам советских зодчих, «одной из важнейших творческих проблем социалистического реализма»[229]. А в 1947 году, когда Совет Министров СССР выпустил постановление о возведении в Москве еще восьми небоскребов – так, чтобы Дворец Советов являлся девятым и самым высоким подобным зданием в центре столицы, – в основу этого замысла был положен именно принцип ансамбля.
После 1935 года уже ни одна комиссия УСДС не ездила в Америку – не потому, что никто не изъявлял желания. В конце 1937 года руководство УСДС обратились к Молотову с письменной просьбой отправить группу специалистов, работающих над Дворцом Советов, в трехмесячную поездку по США. Эта просьба так и не была удовлетворена[230]. Годом позже, в 1938-м, уже сам Иофан написал Молотову из Нью-Йорка, где он наблюдал за возведением спроектированного им советского павильона очередной Всемирной выставки. Иофан настоятельно просил Молотова разрешить УСДС снова откомандировать в Америку группу специалистов[231]. Но снова не было ничего сделано, чтобы эта поездка состоялась. В 1938 году внимание московских функционеров было поглощено совсем другими событиями – такими, которые, похоже, начисто исключали дальнейшую возможность международного сотрудничества.
Террор
УСДС не обошла стороной волна насилия, которая в конце 1930-х годов прокатилась по всему Советскому Союзу. Чисткам подверглись и начальники, и сотрудники из разных отделов этой организации, и после ареста Василия Михайлова в июне 1937 года УСДС на четыре месяца осталось без руководителя[232]. Через три месяца Михайлов был обвинен во «вредительстве и участии в контрреволюционной террористической организации» и расстрелян[233]. Над Андреем Никитичем Прокофьевым, сменившим Михайлова в октябре 1937 года, со временем тоже нависла угроза ареста[234]. Через несколько месяцев после того как Прокофьева поставили во главе УСДС, его подчиненные стали писать Молотову и Сталину письма, в которых обвиняли начальника в грубости, кумовстве и «зажиме самокритики»[235]. В 1938 году Молотов распорядился, чтобы в отношении Прокофьева провели негласную проверку[236]. Вскоре многие из окружения нового начальника оказались арестованы, в том числе его непосредственный помощник и другие сотрудники, которых он привел в УСДС со своего прежнего места работы в тресте «Строитель»[237]. В ноябре 1938 года Молотов получил доклад, как будто бы подтверждавший справедливость многих претензий к Прокофьеву. Согласно мнению сотрудника, которому было поручено провести проверку, Прокофьев был виновен в должностных злоупотреблениях и непотизме. Исполнитель также выяснил, что новый начальник УСДС «ведет себя грубо, своими резкими репликами запугивает работников строительства, пытающихся критиковать его плохую работу»[238]. Расследование в отношении Прокофьева затронуло и других сотрудников УСДС – от низовых служащих до самого Бориса Иофана.
Осенью 1938 года Иофан, пока в Москве кто-то разбирался в подробностях его биографии, находился за границей: как упоминалось выше, он наблюдал за монтажом спроектированного им павильона СССР для предстоящей Всемирной выставки в Нью-Йорке. Павильон Иофана был похож на тот, который он ранее создал для Всемирной выставки 1937 года в Париже. Там павильон увенчивала большая стальная скульптурная группа «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной, а перед павильоном в Нью-Йорке стоял обелиск с изваянием работы скульптора Вячеслава Андреева под названием «Новый советский человек»: великан рабочий простирал к небу руку, в которой держал пятиконечную рубиновую звезду. Как сообщал в июне 1939 года американский