– Как перерасход? А какая норма? В киловаттах что ли?
– В них родимый. Только стоят они, если свыше нормы, то ой-йо-ой какие денежки. Топливо покупное и завозное с материка. На дизель- генераторах тьма народу зарплату хавает- будь здоров, а накладные!..Где- то рубля два киловатт потянет. Вот и считай, ежели на берегу 4 копейки, то тут…штаны снимут, если проверят, да посчитают!». Мой сосед приуныл: ему буквально накануне было дано «добро» привезти семью. А её кормить надо. Плюс я ему скормил (пока без последствий), что за шинель, и обмундирование и телевизор с баней будут высчитывать в течении года. Квартирант задумался и глубоко.
– Валер Аркадич, а счётчик нельзя поставить? (Ура, клюнуло!)
– Да оно бы можно, да нештатное оборудование в каютах можно содержать только с ведома помощника командира. А мы у него за перерасход спирта злейшие враги, почти как деникинцы. Он так и кричит на нас: «Нет на вас Чапаева! Он бы дал вам спирту!» Какой уж тут счётчик! Последней рюмки лишит!
– А я спирт не получаю…Может мне…этот счётчик. А?
– А что, давай! Он, хотя и злыдень, а порадеть может. На детей сошлись, на жену без работы, да и вообще, мол, жить не на что. Понял?
Ещё до обеда Валера подался с написанным с моих слов рапортом к помощнику командира. Но вернулся быстро. Даже очень: «Выгнал, выматерил, а рапорт порвал. Спросил, кто надоумил, ну я и сказал, что жить не на что. Сам, мол сподобился… ».
К долгожданному сходу Щанникова вызвали в рубку дежурного. В катер Валерка садился с объёмистой сумкой и мне шепнул: «Помощник распорядился выдать мне сухой паек за две недели. Жена завтра прилетает с сынишкой!» Бывает же: вроде как прикололся, а провиант недели на две всей семье Валеркиной обеспечен. У Валерки-то жена должна была приехать только после похода. А тут- на тебе: двойная радость: и семья в сборе, и на еду тратиться не надо. Зато я был просто поражён сметливостью моего квартиранта. Он время от времени отлавливал у мичманского гальюна матросов и заставлял рассказывать некие «Правила пользования гальюном», после чего отправлял справлять нужду по общекорабельному адресу, то есть в матросский гальюн. Мало того, в коридорах офицерских и мичманских кают всё чаще слышались маты и удары падающих тел : Щанников всецело предавался экономии электричества в масштабах кают его воспитателей. Благо, устройство корабля он уже знал досконально, потому как свет стал пропадать ещё и в самих каютах. Правда, пока верхний.
Больше я не «шутил». Надоело при «ночнике» читать книги. А заодно «обрадовал» его, что у Лупика видел приказ Командующего ТОФ об отмене оплаты за обеспечение обмундированием и переводе нас на полное гособеспечение. «Приказ пока секретный, ты там никому в БЧ-5 не трёкни!» Но уже на следующий день о «секретном приказе знало всё БЧ-5, включая замполита. Он тут же мне позвонил: «Зуев, твою мать, вот я тебе сошью кальсоны и шинель на меху с самовывозом из Бурятии! Ещё хочешь без берега?!»
Но через пару недель мы ушли на боевую работу в Тихий океан сроком на восемь месяцев. Не было ещё случая, чтобы за время «длинного» похода парень не перевоплощался в матёрого морского волка. Океан –учитель суровый, но «на второй год» учиться не оставляет.
В связи с окончанием ВОВ родился 7 июня 1944 года в Заполярье. Работал столяром на омской мебельной фабрике. В 1961 году окончил вечернюю школу и поступил в Куйбышевский авиационный институт. Но в 1964 году после третьего курса был призван на флот. Определили на первую атомную субмарину на Камчатку. Через четыре года, наморячившись вдосталь, демобилизовался. Работал на авиазаводе, доучивался уже в Омском политехническом, где и защитил в 1973 г. диплом инженера-механика. Обзавёлся семьёй. В 1974 году поступил в аспирантуру. Но уже в 1977 году был вновь призван на флот на корабль измерительного комплекса (КИК). Позже настраивал и испытывал КИП обеспечения ЯЭУ на АПЛ вч 81226 на Камчатке. Живет в Ульяновске.
Хоть и не первый
Я хоть и не первый, но что-то тоже могу! «Вот, говорят, Покровский – он первый! Бери пример с него» … Вообще-то, при всем моем уважении к Александру Михайловичу, следует признать, что и он не первый из тех, кто рельефно обозначил морскую тематику и флотский юмор в литературе. Были же до него Соболев, Станюкович, Колбасьев, Конецкий, Пикуль. Но если даже допустить, что Покровский был первым, кто сделал это так смело, достоверно и неподражаемо, мне то теперь как быть? Не писать, что ли? А если хочется? А вдруг задело за живое? А что, если чувствую силы?
– Нет, нельзя! – восклицают особенно строгие. – Незачем повторяться и нечего воду в ступе толочь.
– Но я же по-своему хочу выразить происходящее. Я меня есть собственный взгляд на вещи. Я работаю с жанром, всячески стремлюсь от юмора переходить к сатире и, наоборот, иду от сатиры к юмору, сознательно чураюсь грубого флотского мата…
И уже срываясь, самоутверждающе кричу: «Да, в конце-то концов, имею я право?!..» А в ответ – тишина. Причем трудно уже понять, что люди имеют при этом в виду: то ли сомневаются, то ли размышляют, то ли просто держат фигу в кармане.
Да, тяжело быть вторым. Еще труднее быть третьим, четвертым, пятым… Но как же, думаю я, творит многотысячный отряд современных российских писателей-прозаиков. Ведь пишут то сейчас о чем или о ком? Да все о героях нашего времени – клевых «ментах», раскрывающих очередные «преступления века». Почему им то можно, а мне нельзя? Ведь если даже я, профессиональный моряк, сочиню сейчас аналогичный детектив, меня вряд ли кто осудит. А может быть даже и поддержат. А писать о нас самих – не велено!
– Ведь ты же пишешь очевидное, пересказываешь флотские байки и смешные истории.