Конечно, он предполагал, что друг попросит обосновать это решение, и все-таки дать точный ответ было трудно. Впрочем, Мюнц знает его уже десять лет и, наверное, сумеет понять.

— Сейчас я могу ответить только одно: я хочу стать журналистом, чтобы бороться против оппортунистов.

Мюнц смотрел на него испытующе, он сидел в своей излюбленной позе: слегка втянув голову в плечи, опершись локтями о столешницу и слегка раскачиваясь на стуле — и явно обдумывал ситуацию. Это было испытание для их дружбы, почти как тогда, когда Ахим признался ему, что Ульрика порвала его заявление о вступлении в партию. Мюнц поднялся со своего места, снял очки, отчего его лицо сразу стало по-детски беспомощным, и, протирая стекла, зашагал по кабинету.

— Первое и самое главное: ты должен как можно скорее забыть о своих обидах.

— Ну а второе?

— Не перебивай. А во-вторых, я хотел бы понять, что происходит в голове у молодого ученого, когда он говорит об оппортунизме.

И тогда Ахим рассказал Мюнцу обо всем, что несколько месяцев копилось в душе. Он считает, что в упреках, адресованных ему, нет ни капли правды, но и напраслиной можно сломить человека. Подлость и несправедливость могут парализовать любого.

— Продолжай. Выговорись спокойно, если чувствуешь, что тебе это необходимо. Кому-то ведь надо исповедаться, не в церковь же нам с тобой бежать. Но я знаю, что ты в душе поэт, а у меня сейчас на элегии нет времени, да и в партийной печати им не место.

Разве он когда-либо искал легких путей? Да нет же, он всей душой стремится как раз к обратному. Он хочет испытать себя в настоящем деле, хочет стать активным членом общества, в лучшем смысле этого слова, приложить свои силы в каком-нибудь нужном деле. Конечно, такое поле деятельности могла бы дать и биология, будь там возможны свободные исследования, без предвзятости, без догматизма, без сопротивления всему новому, даже просто неординарной мысли. Но как бороться в нынешних условиях? Сделаться Дон-Кихотом, сокрушающим ветряные мельницы, в лучшем случае стать посмешищем, а то ведь могут и ярлык реакционера прилепить. Нет, он не хочет, как это делают птенцы некоторых птиц, питаться уже пережеванной и переваренной их родителями пищей…

Тут Мюнц не выдержал и рассмеялся.

— Хорошо хоть сравнения берешь из области биологии.

Он все еще мерил шагами свой кабинет.

Ахим продолжал. По его убеждению, говорил он, существуют три вида творческой деятельности. Первые два — наука и искусство, но ведь он уже пытался заниматься и тем, и другим, и его способностей явно оказалось недостаточно. Есть и третье поле деятельности — на нем свои силы может попробовать каждый, но такую возможность предоставляет только социализм — это участие в политической жизни общества. Здесь уже от человека требуется не столько талант, сколько твердый характер и высокая сознательность. И то и другое можно в себе воспитать. Разве такая деятельность не является творческой? Самому участвовать в развитии и укреплении государства. Самому нести ответственность за то, что с нами будет завтра.

— Это должен делать и ты, Матти, редактор главной газеты, и Эрих Хёльсфарт, рабочий. Прежде всего это должны делать мы, коммунисты. Ты же знаешь меня с детства. Это ты почти насильно заставил меня пойти учиться.

— Будет тебе.

— Конечно. Сунули меня в привилегированную гимназию, хотя с науками у меня было, прямо скажем… Немецкой грамматики и той не знал. Пришлось латынь наверстывать за три пропущенных года и многое другое, и все самому, без какой бы то ни было помощи. Знаешь, как могут ранить насмешки учителей? Ну а потом? Сплошной вздор и ошибки. Занимался театроведением, сам писал пьесы — но, слава богу, понял, что ничего у меня не получается. С биологией тоже не вышло. Дайте же мне наконец найти себя, прежде чем я стану дедушкой. Дайте возможность воплотить в жизнь то, что я хочу, нет, вернее, то, чему меня учил ты и такие люди, как ты. Кстати, тогда вы совсем не думали о том, способен я усвоить ваши идеи или нет. Дайте мне возможность работать на таком месте, где у меня будет чувство, что дело движется и что я сам в этом как-то участвую.

Маттиас вернулся к письменному столу.

— Так, оказывается, это мы виноваты, не так тебя воспитывали?

— И это все, что ты мне можешь сказать?

— Да погоди, торопыга. Можешь сообщить своей прыщавой научной тете, что меняешь профессию и становишься журналистом. Не буду я спокойно смотреть, как такому, как ты, если не вмешаться, и зубы выдерут, и когти обрежут, и начнут манной кашкой кормить.