— Ты всегда был умнее меня.
— Тебе просто лень было заниматься латынью.
От религиозных гимнов Флеминга, посвященных крестьянской войне и проникнутых бунтарским пафосом, она переходила к любовной лирике, а потом погружалась в поэмы, полные философских раздумий об устройстве мира. Стихи, которые ей особенно нравились, она читала по нескольку раз. Стихотворное переложение 101-го псалма, молитва страждущего, когда он в унынии изливает перед Господом печаль свою:
Или:
Чем глубже она погружалась в мир поэзии, тем больше он захватывал ее, и вскоре уже не было таких строк в сборнике, которые не заставили бы ее задуматься над жизнью, которую она вела до сих пор.
В ней зрел протест против того, что всегда внушал им отец. С детства она слышала, что Данциг и весь восток до Риги и Ревеля — исконно немецкие земли… Но в стихах Флеминга об этом говорилось совершенно иначе. Она вдруг ощутила желание пойти по следам Флеминга, затеряться вместе с ним на просторах далекой России, совершить плавание вниз по Волге.
— Когда-нибудь мы это сделаем, правда, Ахим? Но два года назад все эти мысли свелись лишь к одной — прочь из дому! После пасхи я снова встретилась с Люцифером. Пожалуйста, не смотри на меня с такой обидой. Между нами ничего не было. Я просто отдала ему книгу.
Все остальное можно рассказать в нескольких словах. Ульрика вышла из общины и отправила документы в педагогическое училище в Цвиккау. Ее приняли, она проучилась год, а затем ее, как отличницу, направили в Галле, в только что созданный педагогический институт.
— Аминь, мой мальчик. Я порвала со всем, что связывало меня с прошлым, кроме тебя.
Часть первая
ПЕРВАЯ ГЛАВА
День и ночь горели огни, и с приходом ночи желто-красное пламя было видно из самых отдаленных мест. Здесь, в нижнем течении Заале, плоская равнина тянется вплоть до самого горизонта, который гаснет в тумане и потому скорее напоминает сварной шов, чем полоску, отделяющую небо от земли, река кружит, извивается, пока не поворачивает наконец на восток, навстречу более сильной Эльбе. Раньше надо всем ландшафтом господствовали руины Шлоссберга и деревенская церковь. Но теперь у них появились соперники — две батареи по пять печей в каждой, кауперы, охладительные башни и трубы. Днем и ночью видно пламя от горящих доменных газов, которые не гаснут никогда.
Ахим Штейнхауэр стоял у раскрытого окна и, любуясь открывающимся видом, глубоко вдыхал свежий воздух. Пахло речной водой, может быть, немного болотом — поблизости находились две давно затопленные шахты — и свежевспаханными полями.
Снова пришла весна. Над развалинами Шлоссберга кружили стаи галок и ворон, тянула свою монотонную песню пеночка. В садах за крестьянскими домиками уже оделись в зеленое кружево фруктовые деревья. Ветки розовых кустов, как свечи, зажглись на концах желтизной, клумба, которую наспех разбили посреди замусоренной стройплощадки, зарозовела, обещая вскоре порадовать глаз тюльпанами, желто-золотые точки мать-и-мачехи выглядывали из прошлогодней серой травы газонов. Ахиму казалось, что каждую минуту, словно при замедленной киносъемке, на глазах набухают все новые почки и бутоны.
За последние два года жизнь его совершенно перевернулась, все стало с ног на голову. А может быть, как раз наоборот? Разве он не почувствовал наконец почву под ногами?
Он вернулся на родину, тут его корни. Порой ему казалось, что он шел не прямой дорогой, а бежал по кругу, проделал слишком долгий и бесполезный путь. И вот теперь он, в точности так же, как когда-то в детстве, стоял у окна и смотрел на ту же равнину.
Он слышал, как в коридоре Ульрика разговаривала с грузчиками. Один просил, чтобы пиво согрели, потому что его желудок не принимает холодного. Ульрика явно была в растерянности — ведь электроплиту еще не подключили, монтер должен прийти позже…
Да, здесь многое изменилось. И завод, и город, хотя его название еще не значилось ни на одной карте — Грицене переименовали в Айзенштадт лишь в начале года. Прежде такой скупой и унылый пейзаж украсили теперь новостройки. Они уже почти заслонили деревушку, зажатую между двумя новыми районами города. С балконов и лоджий теперь можно было смотреть на церковь сверху вниз, прямо в звонницу. Даже господь бог, подумал Ахим, стал меньше ростом, скоро старого названия городка никто, кроме старожилов, и помнить не будет.
— Ахим, — позвала Ульрика, — куда же ты пропал?