Книги

Михаил Катков. Молодые годы

22
18
20
22
24
26
28
30

Другая защита, оставившая более заметный след в научной и общественной среде, состоялась в декабре 1849 года. Это был докторский диспут Грановского. Его диссертация охватывала период, предшествовавший становлению абсолютной монархии Людовика XIV. «Погодин обругал моего Сугерия в Москвитянине, — сетовал Грановский в переписке с друзьями. — Глупо впрочем и невежественно. Здесь носятся престранные слухи о невинной книжке. В нее впитывают то, чего я не думал писать. Все прежние враги мои поднялись на ноги. Черт с ними. Шевырёв ведет себя хорошо и даже защищает меня против нелепых обвинений.»[434]

За Грановским был установлен негласный надзор полиции. Надо сказать, что молодые профессора время от времени собирались по вечерам во имя дружеской беседы, что было расхожей практикой. О политике не толковали, но присутствия посторонних гостей не допускали. Собрания вызывали подозрения у III Отделения: друзей Грановского предупредили и вскоре подобного рода встречи прекратились.

Печальнее закончилась история кружка студентов Петербургского университета, сходившихся по пятницам у Михаила Буташевича-Петрашевского. Дело петрашевцев, среди которых оказался Ф. М. Достоевский и к которым были близки В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, побудило правительство принять меры по ограничению количества студентов, обучающихся в университете, до трехсот человек. Бывший товарищ (заместитель) Уварова князь Ширинский-Шихматов представил служебную записку, содержащую требование, чтобы впредь «все положения и науки были основаны не на умствованиях, а на религиозных истинах в связи с богословием»[435]. Утверждали, что мнение Ширинского-Шихматова заслужило одобрение Николая I и ускорило назначение нового министра[436].

Платон Александрович Ширинский-Шихматов, выходец из татарской знати, некогда морской офицер, отличался набожностью, личной честностью и добросовестностью. Он не обладал, «подобно своему предшественнику, ни блестящим умом, ни даром слова», вспоминал известный летописец тех лет, он «собственно, не был государственным человеком — да и где же у нас государственные люди? — и пост министра застал его, так сказать, врасплох, неожиданно»[437].

Многие из современников-ученых оставили отрицательные отзывы о Ширинском-Шихматове. Не исключением стали и воспоминания С. М. Соловьёва, рассказывающие о встрече с новым министром. С. М. Соловьёв читал обзорную лекцию по источникам русской истории и упомянул скептическую школу в историографии в связи с необходимостью проверки исследователем достоверности летописных известий. Результатом стал сильный начальнический выговор за скептическое направление. «„Правительство этого не хочет! Правительство этого не хочет!“ — кричал разъяренный татарин, не слушая никаких объяснений с моей стороны», — писал С. М. Соловьёв[438]. Современники отмечали, что князь Ширинский-Шихматов не был способен для проведения собственной независимой политики. Его слова были тому подтверждением: «Да будет вам известно, что у меня нет ни своей мысли, ни своей воли, — я только слепое орудие воли государя»[439].

Став министром народного просвещения, он провел реформу преподавания философии в вузах. Излагая ее программу, Ширинский-Шихматов утверждал, что представители немецкой классической философии, не исключая Шеллинга, «в философских исследованиях своих не замечают даже, существует ли вера христианская, а сами, с помощью только одного ума, дерзновенно мечтают познать начало. <…> Снимая с человека обязанность, налагаемую на него верою, нравственностью, законами, и предоставляя всё ослепленному страстями разуму, они подрывают основания всякого благоустроенного общества». «Обольстительные мудрствования» немецкой философии грозят усилить «уже и теперь заметное охлаждение к вере, с которою неразлучно соединена у нас основанная на религиозном убеждении преданность престолу»[440]. В соответствии с высочайше утвержденной программой, философия в университетах была ограничена логикой и психологией, а преподавание их возлагалось на духовных лиц. Катков лишился кафедры, а с ней — и средств к существованию.

Закрытие кафедр философии в российских университетах вызвало неоднозначную полемику в обществе. Среди ее участников оказались известный профессор Санкт-Петербургского университета А. А. Фишер и аспирант Московского университета М. Н. Катков.

Профессор родом из Австрии, Адам Андреевич Фишер в юности получил образование в Кремсмюнстерском иезуитском лицее, затем в Венском университете. Переехав в Россию, стал воспитателем в семье родственников И. С. Тургенева. Случай свел его с графом С. С. Уваровым, при содействии которого с 1832 года он начал преподавать в Главном педагогическом институте, а затем в Санкт-Петербургском университете и Санкт-Петербургской духовной академии.

Отметим важную деталь. Директором Главного педагогического института, готовившего преподавателей для средних и высших учебных заведений Российской империи, с 1846 года был назначен И. И. Давыдов. Этот человек стоял у истоков отечественной философской науки и занимал прежде пост декана философского факультета Московского университета. Как и Давыдов, Фишер был хорошо знаком с министром народного просвещения графом С. С. Уваровым. Статьи Фишера, посвященные проблемам образования, права, психологии, философии, часто публиковались в «Журнале Министерства народного просвещения».

Печатный орган министерства народного просвещения представлял собой наиболее обширный источник информации об университетской жизни. Здесь публиковались официальные материалы об организации университетского образования в России, например о факультетской структуре, процедуре набора кадров, порядке присвоения ученых степеней и т. д. Публиковался перечень книг и периодических изданий, разрешенных цензурой, книг и пособий для учебных заведений, что позволяло иметь представление об уровне преподавания отдельных дисциплин. Номера журналов содержали сведения о соотношении преподавания различных предметов в университетах, обзоры отечественной и зарубежной периодики и литературы, статьи преподавателей и тексты читаемых ими лекций. Здесь взаимодействовали «правительственное» и «университетское» начала в вопросах развития образования и науки, в поисках наиболее оптимальных форм и методов подготовки специалистов.

А. А. Фишер зарекомендовал себя опытным педагогом и пользовался особенным расположением императора Николая I, возглавляя Ларинскую гимназию на протяжении почти тридцати лет (1835–1861). Профессор был известен также как автор перевода на немецкий язык катехизиса митрополита Филарета и литургии Иоанна Златоуста.

В университете Фишер читал психологию, логику, философию, метафизику и историю философии. Лекции пользовались большим успехом, однако затем аудитория слушателей значительно опустела из-за намеренного уклонения от рассмотрения собственно философских проблем, наиболее волновавших студенческую и общественную мысль 1830–40-х годов.

Философия внушала тревогу, стремясь подвергнуть всё суду разума. Ее влияние в XIX веке распространилось широко в российском обществе — на социальные воззрения, литературу, искусство. Вопрос о роли и значении философии в подготовке высококвалифицированных специалистов, ее месте в структуре образовательного пространства вызывал споры. Власть относилась к ней как к «вредной», изощряющей ум и ничего общего не имеющей с верой. Попечитель Московского учебного округа граф Строганов считал необходимым «всеми мерами противодействовать гегелизму и немецкой философии», потому что «она противоречит нашему богословию»[441].

Отстаивая принципиальное присутствие философии как научной дисциплины в высшей школе, А. А. Фишер предпринимал усиленные меры по ее сохранению в учебных программах и планах. Он пытался доказать, что истинная сущность философии не имеет ничего общего с идеями и веяниями эпохи Просвещения, породившими уродливые и болезненные явления в Европе. Считал, что философия как необходимый элемент образования способна предостеречь и защитить от псевдообразования и его последствий. Апеллируя к Божественному откровению как к сверхъестественному опыту постижения истины и разуму как опыту естественному, он предложил синтез философии и богословия. Фишер доказывал, что философия зиждется на принципах священного уважения к религии, непоколебимой верности монарху и безусловном повиновении закону[442].

Своего рода контраргументом стала позиция М. Н. Каткова. В ответ на суждения Фишера о его программах по психологии, логике и истории философии Катков направил объяснения на историко-филологический факультет Московского университета. «Православная Церковь всегда держала себя на высоте своего божественного призвания. Она никогда не соединяла своей святыни с судьбою какого-либо земного учреждения, какой-либо человеческой системы; не брала сторону одной земной партии против другой, не зажигала костров для несогласных с схоластическим Аристотелем, не учреждала инквизиций и иезуитских орденов и никогда не преследовала корыстных целей, прикрывая их святыней своего имени. Святые отцы Грековосточной церкви уважали разум в его естественных правах и не гнушались учиться мудрости даже в языческих школах. Для истинного сына православной церкви лучший образец — она сама.

Как она мы должны отличать земное от небесного, не вмешивать священных предметов в корыстную игру наших страстей, и не только не употреблять во зло имени Бога и не употреблять его всуе»[443].

Позиция М. Н. Каткова была созвучной с официально провозглашенной. После закрытия в 1850 году кафедры философии Фишер возглавил кафедру педагогики. Программа по педагогике, составленная им, была утверждена министерством народного просвещения и состояла из введения и двух частей: общей педагогики и истории воспитания. Кафедра функционировала до 1860 года, до отставки Фишера. Впоследствии она была воссоздана в структуре Санкт-Петербургского государственного университета. Ныне это действующая кафедра педагогики и педагогической психологии факультета психологии.

Отмечаемый нами ранее интерес широкой общественности к проблемам философии имел характерные особенности. Проникающие вместе с преподавателями идеи немецкой философии возбуждали не просто интерес к себе, но становились и стимулом к выработке собственного национального самосознания. Пристальное внимание вызывали собственно историко-философские концепции. Изучение вопросов теории и методологии истории философии отличало учебные курсы в российских университетах от западноевропейских, где господствовал формально-хронологический метод и история философии представала как история имен и книг.

Своеобразной особенностью стал также интерес к практической направленности науки, а не только к теоретической ее составляющей. Осмысление проблемы сущности и существования человека было прямо связано со стремлением реализовать себя в некой воспитательной перспективе, содействовать жизненной ориентации человека. Тем самым отечественные мыслители создавали основу для формирования оригинального философско-педагогического синтеза, ставили вопрос о философском обосновании образования и воспитания.

Отечественная философская традиция открывала новые дисциплины и горизонты исследования. История философии, методология науки, философия образования — те самостоятельные пути, по которым развивалась русская философская и историко-философская наука. Отметим, что и сегодня они остаются одними из наиболее разрабатываемых направлений.