А из этого молчания иудеев об Иисусе хотят заключить об историчности его. Между тем, иудей Трифон, которого Юстин выводит в своем «Диалоге с Трифоном», выражается насчет Иисуса весьма скептически.
«Вы следуете, — говорит он, — пустой молве, вы сами себе выдумываете Христа». «Если он и родился и существовал где-нибудь, то он во всяком случае совершенно никому не известен». «Это произведение, — замечает по этому поводу Немоевский, — появилось во второй половине второго века и представляет собой древнейшее свидетельство отрицания существования человека Иисуса. Произведение это имеет весьма существенное значение, доказывая, что уже в ту пору открыто произносилось мнение, отрицавшее историчность Иисуса».
Римские свидетельства.
Плиний и Светоний.
Перейдем теперь к римским свидетельствам о существовании Иисуса.
О Плинии Младшем не стоит, собственно говоря, даже и упоминать. Его довольно поздно втянули в дискуссию по поводу «Мифа о Христе».
Сделали это с явной целью увеличить список свидетельств в пользу историчности Иисуса. Ибо всерьез, конечно, никто и не подумает искать в лице младшего Плиния свидетеля более или менее выгодного[5].
В своей переписке с императором Траяном, которая относится, вероятно, к 113 г. и которая посвящена вопросу о том, какой политики Плинию, бывшему проконсулом малоазиатской провинции Вифинии, следует держаться в отношении христиан, Плиний сообщает императору, что последователи христианской секты поют при восходе солнца различные гимны Христу, «как бы богу (quasi deo)». Нам было бы очень любопытно услышать хоть одно разумное слово о том, какое же отношение это имеет к историчности человека Иисуса[6]. Ибо все то, что говорилось на этот счет до сих пор, рассчитано на дураков, на безмозглость читателей или слушателей. И все-таки Юлихер не поколебался внести указанное место из переписки Плиния в список свидетельств светских писателей. Он упоминает, конечно, также императора Марка Аврелия, который в своих «Размышлениях с самим собой» (около 175 г.) дает волю своему гневу против христиан. При этом Юлихер заверяет нас в том, что под христианами Марк Аврелий разумел общину, которая поклонялась своему Иисусу и Иисусу наших евангелий, как богу и спасителю (17 стр.). Мы очень благодарны Юлихеру за подобное «объяснение», ню все-таки в праве были бы ожидать, что Юлихер скажет на этот счет что-либо более содержательное и вразумительное[7]. Больше значения, казалось бы, имеет замечание римского историка Светония (77-140) в его «Жизни Клавдия», где он пишет, что этот император «изгнал из Рима иудеев, которые по наущению Хреста вызвали в Риме длительное волнение (Claudius iudaeos impulsore Chreste assidue tumultuantes Roma expulit). Вот только знать бы нам точнее, кого собственно разумел Светоний под этим Хрестом!
Господин ф.-Соден, разумеется, на этот счет осведомлен. Он переводит это место так: Клавдий «изгнал из Рима иудеев, которые под предводительством некоего известного Христа были виновниками непрерывных волнений». «Историограф императора, — прибавляет он далее, — знает, таким образом, что волнующая умы борьба сконцентрирована вокруг определенной личности; он только ошибается, считая этого Христа присутствующим в Риме (хотя возможно, что он был введен в заблуждение верой христиан в то, что Христос их в духе живет среди них и руководит ими). Остроумно, что и говорить! Но, ведь, такая вера христиан ведет к заключению как раз не об историческом Иисусе, а скорее о «боге» Плиния.
Затем слово «impulsor» означает вовсе не «предводителя», а «виновника», «вдохновителя». Но если бы Светоний разумел в лице Христа «предводителя», то речь в его сообщении шла бы об иудейских беспорядках, сосредоточившихся не вокруг личности этого предводителя, как это пытается доказать своими вывертами ф.- Соден, а вокруг чего-то другого, о чем, к сожалению, Светоний нам не сообщает[8]. Наконец, в тексте написано вовсе не «Христос», а «хрестос» (в некоторых рукописях даже «херестос»), под чем ни в коем случае нельзя разуметь Иисуса, ибо «Хрестос» было общеупотребительным собственным именем, особенно у римских вольноотпущенников. Все сообщение Светония, таким образом, даже в малейшей степени не касается христианства. Оно могло относиться к любого рода волнениям, которые вызваны были иудеями по наущению некоего Хреста. Тот факт, что теологи поняли это замечание Светония в угодном для них смысле, вовсе не говорит в пользу их «научности». Сообщение Светония обычно стараются поставить в связь с мессианскими чаяниями иудеев и истолковать его в том смысле, что в нем, мол, речь идет либо о внутренних раздорах в иудейской общине Рима, вызванных верой тех, кто утверждал, что Иисус является чаемым мессией, либо о взбудораженном мессианскими чаяниями всем римском иудействе в целом, о его враждебной настроенности против всего языческого мира. Но тогда прав Люблинский, когда он спрашивает: почему из Рима изгнаны были все евреи, а не одни христиане?
Вообще не в духе римлян было игнорировать основной принцип: «divide et impera» (разделяй и властвуй) и в слепом неистовстве карать обе враждующие партии. Впрочем, первое из двух вышеуказанных предположений очень слабо вяжется с тем фактом, что Павел, когда он едва через десяток лет явился в Рим проповедовать там евангелие, наткнулся на полное незнакомство тамошних иудеев с Иисусом, что выступление Павла в Риме, судя по рассказу «Деяний апостолов», не вызвало никаких беспорядков. Второе предположение отнюдь не доказывает историчности Иисуса, ибо если уже угодно под Хрестом разуметь Христа, то, ведь, Христос (Christus) является переводом слова «мессия», так что выражение «impulsore Chresto» (по наущению Христа) означает мессию вообще, но отнюдь не обязательно мессию Иисуса, т. е. исторического Иисуса наших теологов. И когда ф.-Соден заявляет, что Светоний в своем сообщении «говорит об определенной личности, как о вдохновителе и центре новой секты», то все это он берет просто с потолка. Ф.-Соден просто-напросто переносит на своего Христа все, что Светоний сказал о Хресте. Что же касается «новой секты», то о ней вообще нет ни одного звука в сообщении Светония[9].
Как бы ни истолковывать сообщение Светония, для вопроса об историчности Иисуса оно во всяком случае лишено абсолютно всякого значения. Это признает и Юлихер с Вейнелем,. ибо при рассмотрении свидетельств языческой литературы они Светония обходят полным молчанием. Да и Вейс признает: «Сообщение Светония об иудейских беспорядках в Риме во времена Клавдия «impulsore Chresto» обнаруживает такое слабое знание действительных событий, что оно никак не может быть принято всерьез в качестве свидетельства» (88). Даже неистовый Бет признает, что, хотя сомневаться в упоминании Христа у римского историографа нет никакого основания, иначе, ведь, пришлось бы в «Христе» видеть какого-то другого, оставшегося неизвестным человека (а почему же нет?), слова Светония, которых христианский интерполятор не написал бы так (?), не могут служить никаким аргументом для того, кто отрицает существование Христа. Эти слова говорят лишь о том, что иудеи объединились в секту потому, что они верили в какого-то Христа (38). Мы предоставляем «науке» господина Бета объяснить, каким образом можно это вычитать из слов Светония.
Тацит.
Сообщение Светония не указывает, кого следует разуметь под Хрестом, и уже по одному этому не годится в качестве доказательства историчности Иисуса. Ну, а свидетельство Тацита? В «Анналах» (15, 44) Христос совершенно определенно упоминается как историческая личность. Историограф сообщает о тех мероприятиях, которые проводились Нероном для того, чтобы облегчить бедственные последствия огромного пожара, случившегося в Риме в 64 г., и уничтожить самые следы его, а затем он продолжает: «Однако, ни человеческой помощью, ни щедротами государя, ни умилостивлениями богов нельзя было устранить позорный слух, разрушить веру в то, что пожар был результатом поджога. Чтобы покончить с этими слухами, Нерон возложил вину на тех, кто были ненавидимы за мерзкие деяния, кого чернь называла христианами, и подверг их самым изысканным наказаниям. (Egro abolendo rumori Nero subdidit reos et quaesitissimis poenis affecit quos per flagitia invisos vulgus Christianos appelladat).
Виновник этого имени, Христос, был казнен в правление Тиберия прокуратором Понтием Пилатом. (Auctor nominis eius Christus, Tiberio imperante, per procuratorem Pontium Pilatum supplicio affectus erat).
«Но подавленное на короткое время суеверие снова вспыхнуло не только в Иудее, на родине этого чудовища, но и в Риме, куда стекаются со всех сторон и где находят сочувствие всякие, какие только мыслимы, гнусности и мерзости. Сначала были схвачены такие, которые сами сознавались, а затем, по их указанию, огромное множество других, которых уличили не столько в поджоге, сколько в ненависти к роду человеческому. К казни присоединили издевательства, а именно: они, покрытые шкурами диких зверей, погибали растерзанные собаками, или их привязывали (прикрепляли) к кресту и, когда кончался день, их зажигали, как факелы (igitur primum correpti qui fatebantur, deinde indicio eorum multitudo ingens, haud perinde in crimine incendii quam odio humani generis convicti sunt. Et pereuntibus addita ludibria, ut ferarum tergis contecti ianiatu canum interirent, aut crucibus affixi, aut flammandi, atque ubi defecisset dies, in usum nocturni luminis urerentur). Нерон предоставил для этого зрелища свой парк и устроил игры в цирке, тогда как сам он в одеянии возницы смешивался с толпой или правил колесницей. Поэтому, несмотря на то, что они были столь виновными, что заслужили самые тяжкие наказания, они все же возбудили сожаление, ибо они были принесены в жертву не ради всеобщего блага, а из-за кровожадности одного человека».
Доказательность отрывка из Тацита.
Когда Тацит писал ок. 117 года, что основатель этой секты, Христос, был казнен в правление Тиберия прокуратором Понтием Пилатом, христианство было уже выработавшейся религией с вполне устойчивым преданием. Сами евангелия, по крайней мере, три из четырех, должны были тогда уже существовать в готовом виде. Тацит мог поэтому заимствовать свое сообщение если не прямо из евангелий, то косвенно, из устного предания. Так думал уже Дюпюи, когда он писал: «Тацит говорит то, о чем рассказывала легенда. Если бы он писал о брахманах, то он точно так же сказал бы, что они получили свое имя от некоего Брамы, который жил в Индии, ибо так именно гласила бы легенда; а между тем, Брама тем менее был человеком, что «Брама» является лишь именем одной из трех ипостасей олицетворенного божества. Когда Тациту надо было рассказать о Нероне и христианской секте, он привел ту этимологию этой секты, которая являлась общепринятой, вовсе не заботясь о том, действительно ли Христос существовал, или то было лишь имя героя священной легенды. Изыскание по этому вопросу было совершенно чуждым и ненужным для его работы». Да и Вейс замечает: «Что около 100 г. основные черты чисто вымышленной традиции христиан были уже вполне готовы, разумеется само собой, так что Тацит мог черпать из этой традиции».
Высказывалось, правда, со ссылками на Моммзена, утверждение, — исследователь Тацита Андрезен высказал его в печати, а другие доверчиво повторили его, — что Тацит позаимствовал свои сведения из сенатских протоколов и государственных архивов, при этом указывали также на покровителя Тацита — Клювия Руфа, который при Калигуле был консулом. Однако, Вейс говорит: «Что Тацит или кто другой мог позаимствовать сообщение о Понтии Пилате из сенатских протоколов, — является гипотезой, которую я не стал бы защищать для того, чтобы простую и ясную вещь не затуманить нелепицей». И даже верующий пастор Дельбрюк допускает, что «Тацит не имел пред собой протокола осуждения Христа». «Архивные изыскания, — читаем мы также в «Справочнике по классическим древностям», — были мало свойственны античной историографии, и Тацит уделял сенатским протоколам и «acta diurna» лишь самое слабое внимание». Больше того: Герман Шиллер пишет в своей «Истории Римской империи в правление Нерона» (1872 г.) следующее: «Мы привыкли слышать оценку Тацита, как образцового историографа, и в известной мере эта слава вполне заслужена, но под этими заслугами не следует, однако, разуметь критику источников и оригинальные изыскания, ибо эта сторона дела обстоит и у Тацита поразительно слабо. Архивными изысканиями Тацит никогда не занимался». Весьма невероятно, впрочем, чтобы о смерти иудейского провинциала Иисуса было отправлено в Рим специальное сообщение, которое и осталось бы занесенным в протоколы сената. «Казнь какого-то плотника из Назарета являлась для всех официальных лиц тех десятилетий чем-то крайне незначительным среди всех прочих событий римской истории в эту эпоху; эта казнь совершенно тонула в той массе бесчисленных казней, которые совершались тогда римскими провинциальными властями. Было бы самым удивительным случаем на свете, если бы она была отмечена в каком-нибудь официальном документе». Какой-нибудь Тертуллиан мог, конечно, утверждать это, когда он в своей «Апологии христианства» отсылал сомневающихся в истинности евангельской истории к римскому архиву, где, якобы, находится специальное сообщение Пилата Тиберию. Но когда современный исследователь Тацита, вроде Андреевна, печатает такую же штуку, то это только смеха достойно. С сенатскими протоколами, таким образом, ничего не выходит, а что касается Клювия Руфа, то мы о нем просто ничего не знаем. «Что основоположник христианства, — издевается Бруно Бауэр, — был осужден на смерть в правление Тиберия прокуратором Понтием Пилатом, архивист, вообще не очень взыскательный, мог бы знать из того же государственного архива, в котором, согласно Тертуллиану, отмечен и тот факт, что в момент смерти Иисуса, в полдень, произошло затмение солнца».
Сообщение Тацита уже по одному тому ровно ничего не говорит за историчность Иисуса, что оно появилось слишком поздно, и что оно вполне могло быть позаимствовано римским историографом из христианской легенды. Тацит мог около 117 г. знать о Христе как раз только то, что дошло до него от самих христиан или от близко к ним стоявших кругов, и не потому, что Тацит, как это утверждает И. Вейс, был «слишком высокомерен», чтобы заняться более точным расследованием христианского предания, а потому, что вообще в таких случаях Тацит имел обыкновение сообщать лишь слухи в таком освещении, как это казалось ему подходящим для его целей.