Гертруда напугала Белку. Ей и в голову не приходило, что предмет мебели одним своим видом может вселить такой ужас. Комендант щелкнул выключателем — в потолке мощно вспыхнула лампа и электрический стул оказался в ярком конусе белого света.

— Как в театре… — пробормотала Белка и сделала осторожный шаг. Нить накаливания в лампе противно заныла.

Гертруда стояла на возвышении вроде подиума. Этот подиум, пол и стены — все вокруг было выложено белым кафелем. Не белоснежным, а мутным, цвета разведенного молока. Такой плиткой облицовывают станции метро. В одной из стен было вделано окно, длинное, от угла до угла. За толстым стеклом стояли два ряда кресел, бордовых, плюшевых, как в кинотеатре.

Белка, не доходя шагов трех, остановилась перед Гертрудой. Рыжая краска кое-где облупилась, в проплешинах виднелось старое дерево. Это был массивный стул с прямой спинкой, большой, гораздо больше обычных стульев. В нем было что-то пугающее, бутафорское, словно он попал в этот выложенный кафелем подвал из сказки про недобрых великанов. К подлокотникам и передним ногам (назвать их ножками не получалось — каждая была толщиной с бревно) крепились широкие ремни из грубой свиной кожи с металлическими застежками. К спинке стула была приделана стальная дуга с металлическим колпаком, похожим на кухонную миску из нержавейки. Мать Белки в такой замешивала тесто, когда пекла блины.

Белка, тихо ступая, обошла подиум. Пристально всматриваясь, она с затаенным ужасом боялась увидеть следы запекшейся крови или пригоревшей кожи. Дерево было чисто вымыто, кафель тоже. Ей даже почудился цитрусовый запах, химический, как у того моющего средства с лимоном на этикетке.

— София… — позвал комендант.

Белка удивленно обернулась, она была уверена, что комендант не помнит ее фамилии, не говоря уж про имя.

— Ну видишь, — сказал он негромким, но бодрым голосом. — Стул как стул.

И фальшиво улыбнулся. Белка посмотрела ему в глаза пристальным долгим взглядом.

— Смерть… — прошептала она одними губами. Ее снова охватил ужас, она вдруг ясно увидела, как ее будут убивать. Тут — в этой самой комнате, похожей на привокзальный общественный сортир. Палач, священник, внимательные лица за стеклом — смесь страха с любопытством, горький запах гари — это горит ее тело, кипит ее кровь. И боль, невероятная боль! А потом, что потом? Пустота, черная бессмысленная пустота? А вдруг — ад? Ад! Она ведь убила человека, а это смертный грех. А если ад действительно существует? И тогда боль, и смрад, и черви в глазах, как говорил этот.

Белке почудилось, что на лицо опустилось что-то невесомое и липкое. Она судорожно стала проводить ладонью по лицу, словно снимала паутину. Ужас, заполнявший ее мозг, ее душу, кипел, внутри не осталось ничего, кроме ужаса. Бурлящего ужаса, готового взорвать ее изнутри, как паровой котел. Она зло посмотрела на коменданта.

— Правда? Стул как стул? — мрачно спросила она и, неожиданно ступив на подиум, запрыгнула на стул.

Комендант растерянно шагнул к ней.

— Ну в общем да! — со злым весельем крикнула она. — Жестковато только. Я подушку подложу. Под задницу. Это можно? Не нарушит проводимости тока?

— София…

— Что? В чем дело? Ведь есть же последнее желание приговоренного к смерти? Мое желание — подушку под жопу!

— София…

— И чего вы со мной как с принцессой носитесь? Тоже по вашим дурацким протоколам так положено? По правилам… вашим… — Она поперхнулась от крика. — Если уж решили казнить, так казните! Включайте ваш чертов ток!

Она схватила железный колпак двумя руками, напялила на голову.

— Давай, Пасечник! Не робей! Где там твой рубильник на тыщу вольт? Чего нам канитель разводить — суды всякие, прокуроры-адвокаты. Всем ведь ясно — мне балку влепят! Вышку! Так в чем же дело — вот она я — тут! На стуле…