Белка покачала головой.
— Нет. Голову жалко. Я на шее хочу. Только у меня ничего нет. Заплатить…
— Да не гони! — Зуда махнула рукой. — Ты ж у нас как Майкл Джексон! Знаменитость! Лавандос — труха, нарисую от души.
Она нервно засмеялась. Белка слышала, что Зуда крепко сидит на коксе — дрянном тюремном кокаине, разбодяженном толченым стеклом и мелом.
— У меня тут есть улетные дизайны. — Зуда стала быстро листать засаленную тетрадку с рисунками. — Гляди, вот, с колючкой… Это вокруг бицепса, но можно и на шею. А вот — козырь пики! — кельтская херовина по кругу, а на узлах — черепа рогатые. И дым из ноздрей!
— А это что?
— Ха! Шик! — Зуда загорелась, хлопнула ладонью по тетрадке. — Линию вокруг шеи пустим, а ножницы… А ножницы где?
— Тут ножницы. — Белка провела пальцем под ухом. — Вот тут…
Зуда вытащила розовый школьный пенал с надписью «Диснейленд», расстегнула. Проворно стала доставать жуткого вида инструменты с острыми жалами. Черные от туши, в каких-то грязных тряпках, похожих на истлевшие кровавые бинты, они напоминали инквизиторский реквизит.
— А это, вообще… — Белка потрогала горло. — Не очень больно?
— Не потей! — Зуда откупорила черный пузырек, зачем-то понюхала. — Не больно. Нарядно исполню, как себе!
Одиночество — привилегия свободных людей. В тюрьме человек никогда не бывает один. Он всегда на виду. Даже когда спит. Даже в карцере — там одиночество еще более иллюзорно — мертвый зрачок камеры под потолком, волчок в двери. Каждую секунду ты ощущаешь цепкий взгляд — бездушный и враждебный. До Белки эта истина дошла как-то сразу, как готовая формула. Как аксиома.
Ночью она даже не пыталась заснуть. Неподвижно лежала на спине, широко раскрыв глаза и уставившись в сумрачный потолок. Сквозь решетчатую дверь пробивался слепой свет ночного фонаря из коридора, желтоватый и болезненный. Постепенно потолок утратил материальность, ей почудилось, что над ней теперь туманная высь, клубящаяся и раскрывающаяся, как грозовое небо. Из туч с мрачным величием выступили горы, неприступные колоссы, похожие на готические соборы. Белка подумала, что никогда не бывала в горах, подумала без сожаления, отстраненно. Теперь все это уже не имело никакого значения.
Горные колоссы подернулись рябью и стали оплывать, как свечи. Медленным, тягучим воском стекать в долины, между холмов и курганов, превращаясь в мерцающие озера. Над ними ленивыми хороводами кружились золотистые огни — то ли светлячки, то ли сильфиды. Белке хотелось их разглядеть. От их плавного танца начинала мутиться голова. «Я засыпаю, — подумала Белка. — Засыпаю, засыпаю…»
22
Она проснулась от собственного смеха, проснулась за секунду до подъема. Загремел звонок, началась утренняя суета. По иезуитской традиции охрана врубила радио на всю катушку — до хрипоты. Передавали разнузданное кантри. Суетливое, дребезжащее банджо было особенно оскорбительно для слуха в столь ранний час.
Белка даже не пошевелилась — она пыталась вспомнить свой сон. Сон ускользал, оставляя лишь послевкусие солнца и лета. Еще мгновение назад ей казалось, что она тянет за какую-то нить, что еще чуть-чуть — и она вспомнит. Но вдруг нить оборвалась, и все растаяло окончательно.
В умывальной стоял галдеж. Женщины смеялись, переругивались хрипловатыми со сна голосами. В металлические умывальники звонко хлестала вода, из динамика тоскливый тенор пел про город счастья, в который ему никогда-никогда не попасть. На жестянке, прибитой к кафелю, «Тщательно мой руки, грязь — источник инфекции» кто-то снова дописал непристойность. Пахло ржавчиной и хлоркой. Дождавшись своей очереди, Белка отвернула кран, посмотрела в запотевшее зеркало.
Лицо словно уменьшилось, проступили скулы, и пропали веснушки. Белка приблизилась вплотную к стеклу. Как все оказалось просто! Она пыталась выжить, пыталась спастись. Но она не понимала главного — чтобы спастись в аду, нужно убить себя. У той Сони Белкиной, дымчатой и наивной, шансов уцелеть не было. И Глория оказалась права на все сто. Единственное, о чем она не предупредила, — у реинкарнации возможен побочный эффект.
Белка провела мокрой рукой по зеркалу. Новые глаза, новые уши — заостренные, чуть хищные. Шея показалась тоньше. Татуировка почти не болела, Белка повернула голову набок, пытаясь получше разглядеть — пунктирная линия обвивала шею, под ухом были выколоты маленькие черные ножницы и аккуратная надпись «Линия отреза».