Набор в ложу значительно расширился с тех пор, как были приняты первые местные царьки. Большинство индийцев, с которыми Киплинг обменивался тайными рукопожатиями и паролями в Лахоре, были купцами, но иногда попадались и врачи. Среди индийских братьев были и купец-парс Е. К. Джуссавалла, помощник комиссара мусульманин Мухаммед Хайят Хан, и бенгальский адвокат индуист П. К. Чаттерджи. Но с количеством белых им было не сравниться: в то время в ложе было не более восьми индийских братьев, и еще один присоединился к ним, пока там был Киплинг. Так что «Надежда и настойчивость» № 782 не была той самой материнской ложей из стихотворения.

В ноябре 1887 года Киплинг уехал из Лахора, получив должность в крупной газете. Ему пришлось проделать почти тысячу километров на юго-восток в крупный административный центр Аллахабад, расположенный в месте впадения чистых вод Джамны в мутно-желтый Ганг. Здесь в апреле 1888 года он присоединился к ложе, которая питала его воображение больше, чем «Надежда и настойчивость» в Лахоре. Действительно, новая ложа «Независимость и человеколюбие» № 391 в то время принимала очень много братьев из местных. До 1883 года в нее вступил только один индиец. Когда же спустя пять лет к ложе присоединился Киплинг, их было уже минимум двадцать, а еще трое пришли в течение следующего года, прежде чем Киплинг уехал в Англию. Из сорока трех человек, присоединившихся к ложе «Независимость и человеколюбие» в 1887 и 1888 годах, было восемнадцать индийцев. Да, этническая и религиозная принадлежность этих мужчин была не столь разнообразна, как в вермонтских фантазиях Киплинга, но среди них, безусловно, были и мусульмане и индусы.

Некоторые из этих новых индийских братьев были коммерсантами. Один или два из них были врачами. Больше было служащих, особенно тесилъдаров (местных сборщиков налогов и по совместительству магистратов). Но не менее половины индийских масонов, которых знал Киплинг, были юристами, которых здесь называли вакилами. Перспективы этих людей зависели от их круга знакомств и доброго имени среди британской правовой иерархии. Духовный диалог между братьями из разных религиозных общин был далеко не первым пунктом в их списке мотивов для вступления. Более очевидным мотивом было наличие среди британских членов ложи сэра Джона Эджа. Сэр Джон перевелся из своей лондонской ложи в декабре 1886 года и по прибытии в Аллахабад занял пост председателя Верховного суда Северо-Западных провинций Индии. Какой бы ни была их религия, многие индийские вакилы стали масонами, желая оказаться поближе к влиятельной персоне.

Однако было бы ошибкой считать, что белые и индийские братья этой ложи жили в полной гармонии. После пережитой травмы мятежа Аллахабад был расколот.

После мятежа 1857 года, в ходе которого в городе было убито пятьдесят белых, британцы почувствовали, что им стоит жить как можно дальше от индийского населения. Аллахабад был превращен в центр правительства и права, потому что его можно было легко защитить. Не успело насилие утихнуть, как стратегически неудобная мечеть XVII века была снесена — без какой-либо компенсации мусульманской общине. Это было лишь началом масштабного переустройства города британскими властями. Восточно-Индийская железная дорога, пересекая внушительный балочный мост, разрезала город пополам. К северу находился «Белый город», или «вокзал», включавший помимо прочего новый британский квартал Кэннингтон. С южной стороны располагался старый индийский город. Контраст между этими двумя районами был впечатляющим. В одном районе жило 3 % населения города, в основном европейцы, у которых были ровные широкие улицы с ухоженными и тенистыми тиковыми аллеями. Здесь находились большие административные здания, гостиницы, больница и медицинское училище. Для обитателей оштукатуренных одноэтажных домов с верандой были построены англиканская церковь, библиотека, клуб, площадка для крикета, поле для поло и конечно же удобное здание масонской ложи, открытой в 1875 году на Катчерри-роуд (где оно стоит и по сей день). Для пущей уверенности здесь были также казармы, которые один из путешественников назвал дворцовыми. Другая же часть города была похожа на шумную и зловонную выгребную яму. Здесь жило индийское население во всем многообразии религий, каст и профессий. В 1885 году, незадолго до прибытия Киплинга в Аллахабад, комиссар санэпиднадзора в отчаянии заметил, что преобладающее отношение британцев к общине по другую сторону железной дороги было следующим: «Если туземцы решили жить в такой антисанитарии, то это их дело».

Между «вокзалом» и индийским городом нейтральную полосу занимали два небольших квартала. Первый, как раз возле железнодорожного вокзала, предназначался для шести или семи сотен полукровок англо-индийцев. Второй предназначался для образованных бенгальцев. Некоторые из них иногда отваживались посещать «белый город», чтобы присутствовать на собраниях ложи «Независимость и человеколюбие».

Масонская ложа была одним из очень немногих институтов расовой интеграции в Аллахабаде. Но интеграция эта была своеобразной. Встречаясь на площади с Киплингом или другим белым масоном, «смуглые братья» здоровались с ними как подобало — то есть никак свое братство не демонстрируя. Действительно, в своем знаменитом стихотворении Киплинг признает, что равенство, царившее под священными сводами ложи, уступало место иерархиям сразу после окончания собрания:

Снаружи: «Сэр! Сержант! Салям! Привет!»

Внутри же каждый «брат», и не во вред…

Братство между белыми и туземцами «не во вред» только тогда, когда оно ограничивалось собраниями ложи.

Пределы масонской терпимости в Индии естественным образом совпадали с противоречивыми метаниями самого Киплинга. Его писательская эмпатия была легкой и всеобъемлющей. Ему нравилось многоголосие Индии. Если бы он был человеком узколобым, он не смог бы написать «Ким», величайшее приключение в имперской Индии. Но Киплингу была не чужда и ненависть, причем в самом немасонском смысле. Список того, что он не любил, с течением времени только увеличивался. Об Америке: «Варварство — варварство плюс телефон, электричество, железная дорога и избирательное право». О немцах: «Бесстыдные гунны», «которые в глубине души поклоняются темным богам севера со свирепостью и тьмой оборотней, своих предков». Об ирландцах: «Восточные жители запада». О людях востока: см. предыдущую цитату. Одна из давних неприязней Киплинга, усвоенная еще в Лахоре и развившаяся в Аллахабаде, была к бенгальским бабу. В устах британцев это был пренебрежительный термин, с помощью которого описывались местные чиновники и юристы с английским образованием, которые обычно были выходцами из Бенгалии. Для Киплинга, как и для многих британцев, бабу были воплощением упрямства, помноженного на раздражительность детей, которые боятся, что над ними смеются. Бабу всегда были одеты на западный манер. Но казалось, что они стараются быть большими британцами, чем сами британцы. «Бабу Чакербатти» был одним из индийских типов, допускаемых терпимостью «материнской ложи». При этом терпимость лож была ограничена, и бабу лучше было не лезть в политику.

Киплинг дал едкий портрет наглого бабу в рассказе «Начальник округа», который он начал писать в Аллахабаде. История повествует об индийском администраторе, том самом бабу, которого наместник из лучших побуждений назначил правителем приграничной провинции. И тут начинается кровавый хаос. История Киплинга — это притча об опасностях индийского самоуправления. Индия, по мнению автора, представляет собой настолько обширную и разнородную смесь культур, что только твердая рука мудрого внешнего правителя может сохранить единство страны.

«Начальник округа» был написан во время прибытия в Аллахабад 1248 делегатов, 455 из которых были юристами, на Четвертый индийский национальный конгресс в декабре 1888 года. Конгресс был сформирован в Бомбее тремя годами ранее с целью добиться большего представительства в правительстве местных жителей. Британские власти в Аллахабаде были недовольны и попытались остановить конференцию. Только когда набоб, владевший большим пустующим участком в районе Сивил-Лайнс, согласился на его использование для конгресса, делегаты смогли прийти и разбить свои палатки. Для Киплинга и большей части белого населения это было настоящее вторжение бабу.

Газета Pioneer, в которой трудился Киплинг, выступала против «крамольного» конгресса и обвиняла бенгальских агитаторов бабу во всех грехах. Написав анонимную заметку, Киплинг представил длинный и презрительный отчет о «типажах из всех провинций Индии», прибывших в качестве делегатов. Он с отвращением отметил, что собрание было оккупировано вакилами, индийскими юристами, работавшими на нижних уровнях британской имперской системы и представлявшими собой небенгальской вариант бабу. В отчете Киплинга о конгрессе делегаты были определены как «отбросы департамента образования»: «На языке, с которым они не могли справиться, [делегаты] боролись с принципами, выходящими за рамки их понимания»; «Они пришли требовать равенства, потому что их послужной список выдавал их неполноценность».

По словам Киплинга, единственное, что поддерживало подобие порядка на конгрессе, — это присутствие белых и представителей смешанной расы. Он постоянно использовал выражения «полукровки», «англичане второго сорта», «бело-коричневые люди», которых он определил как главарей конгресса: «[Индийские делегаты] очень похожи на стадо овец, готовых двинуться в любом направлении, но сдерживаемых полудюжиной смуглых колли». По понятным причинам расстроенный отчетом, один из этих «смуглых» делегатов, бывший армейский офицер по имени Эндрю Хирси, с хлыстом в руках направился прямо к офису газеты с намерением задать трепку главному редактору. Он не знал, что автором заметки был Киплинг.

Другой делегат конгресса, который также имел право чувствовать себя оскорбленным формулировками, был одним из масонских братьев Киплинга — умный и изысканный молодой юрист по имени Мотилал Неру, который присоединился к ложе «Независимость и человеколюбие» на год раньше Киплинга. Неру был другом сэра Джона Эджа, главы Верховного суда Аллахабада, который привлек в «искусство» много других индийских адвокатов. Если бы стихотворение «Материнская ложа» каким-либо образом была основана на аллахабадской ложе, то Неру вполне мог быть одним из его персонажей. Однако заметка Киплинга в газете заклеймила его как одного из безответственных вакилов, заполонивших конгресс.

Неру родился в Дели в семье из высшей касты. После смерти своего старшего брата он стал главой семьи. Он добился впечатляющих успехов как адвокат и стал лидером Индийского национального конгресса, заняв пост президента в 1919-м, а затем в 1928 году. В 1947 году его сын Джавахарлал, родившийся в Аллахабаде через несколько месяцев после отъезда Киплинга, станет первым премьер-министром независимой Индии. Его внучка Индира Ганди станет первой женщиной на посту премьер-министра Индии.

Такие делегаты конгресса, как Мотилал Неру, в конце 1880-х годов отнюдь не были радикалами. Верность империи воспринималась как должное. В конце весны 1887 года масоны из английских конституционных лож на северо-востоке Индии добавили свои имена в «Обращение подданных», отправляя «самые теплые и самые почтительные поздравления» королеве Виктории в день ее золотого юбилея. Документ был типичным для своего жанра: в нем масонство соотносилось с монархией и важнейшими делами империи. В Аллахабаде свою подпись поставили почти все. Мотилал Неру даже подписал документ дважды — и это несмотря на то, что налоги, собранные для оплаты празднования юбилея, были оскорблением для индийского народа, против которого протестовали члены конгресса. Многому предстояло измениться, прежде чем конгресс из «лояльной оппозиции» 1880-1890-х годов превратится в правящую партию 1940-х годов века.

Члены ложи «Независимость и человеколюбие» в Аллахабаде: Редьярд Киплинг (1865–1936, слева) и Мотилал Неру (1861–1931, справа). У ног Неру на этой фотографии 1894 г. сидит его сын Джавахарлал, будущий первый премьер-министр Индии