Представляющий послов Дюфор де Шеверни по этому поводу написал:
«Одного разговора с подругой, заинтересованной в его выздоровлении больше, чем кто-либо в его королевстве, оказалось достаточно, чтобы вылечить его дух, более нуждавшийся в лечении, чем все остальное».
Этой «заинтересованной подругой» была маркиза де Помпадур, и она смогла найти верные слова: она сказала, что Дамьен — маньяк-одиночка, что народ Франции обожает своего короля, а еще больше его обожает она сама. Поговорили они и еще кое о чем, во всяком случае, через некоторое время граф д’Аржансон и Машо д’Арнувилль были отстранены от дел и удалены от двора.
Как это было и с другими противниками маркизы, д’Аржансон получил записку от короля, в которой было написано:
«Ваши услуги мне больше не нужны. Приказываю вам отправить мне прошение об отставке с поста военного министра и уехать в себе в Орм».
Д’Аржансон сможет вернуться в Париж только после смерти маркизы, да и то лишь для того, чтобы умереть. Относительно роли маркизы он вынужден был признать:
«Она руководит всем. Она заставляет короля видеть достоинства в людях, у которых нет ни репутации, ни даже ее видимости. Эта проворная и требовательная подружка лучше истинно влюбленной влияет на весь ход правления… Она все решает, и за ней последнее слово».
Избавившись от волнений за собственную судьбу, мадам де Помпадур теперь могла проявить интерес к процессу над преступником Дамьеном. Она вызвала к себе судей и попросила их отнестись к нему со всей строгостью. Уж она теперь отомстит за проведенные ею ужасные одиннадцать дней…
Робер Дамьен находился в это время в страшной камере, стражники обращались с ним бесчеловечно. Смирительная рубашка, которую на него надели, не позволяла ему сделать ни единого движения. Он лежал на жестком матрасе, брошенном прямо на пол, головой в сторону двери. Измученный этой пыткой, которая длилась уже много дней, несчастный умолял стражников сменить его положение. Конструкция, которая держала его на этой своеобразной постели, достойна отдельного описания. Это было нечто вроде переплетения крепких ремней из венгерской кожи, которые кольцами прикреплялись к полу. По пять таких колец находилось с каждой стороны, а одно крепко сжимало ноги узника.
Процесс начался лишь 17 марта. На десятый день суд вынес приговор Дамьену. Виновного приговорили к мученической смерти на Гревской площади. Согласно приговору, «ему щипцами вырвут мускулы на ногах, руках, груди, ягодицах; правая рука его, поднявшая нож, будет сожжена на медленном огне, а места, где пройдутся щипцы, зальют расплавленным свинцом, кипящим маслом, раскаленной смолой, расплавленными вместе воском и серой. Далее его тело разорвут на куски четыре лошади, эти части тела затем сожгут, а пепел развеют по ветру». Выслушав эти подробности, Дамьен, покачав головой, прошептал:
— Ну и трудный же предстоит денек…
Пока судьи оглашали приговор, плотники возводили вокруг Гревской площади заграждение, чтобы жадная до такого рода представлений публика не помешала палачу.
27 марта генеральный прокурор принимал заинтересованных в этом деле посетителей. Это были изобретатели, любезно согласившиеся предложить собственные способы пыток. Один советовал вогнать под ногти приговоренного коноплю, пропитанную серой, и поджечь. Другой — снимать с Дамьена кожу по частям и на оголенные мышцы лить расплавленное железо. Третий принес небольшое приспособление, изготовленное им в трудные минуты жизни: при использовании его глаза покушавшегося выскочили бы из орбит, «как лягушки». Все эти добрые малые соответственно своему вкусу и средствам хотели помочь палачам. Но ни одна из их интереснейших идей не нашла применения…
На рассвете 28 марта Дамьена привели на Гревскую площадь. Внушительная толпа, собравшаяся за заграждениями, ждала казни с вечера. Крыши всех близлежащих домов и даже дымоходы были облеплены людьми. Какой-то бедолага, а за ним еще и женщина даже упали на площадь, поранив других. Зато освободилась пара мест, которые тут же были заняты. Женщин вообще было очень много, почти все — во вполне изысканных туалетах. Они не отошли от окон и легко перенесли мученическую смерть осужденного, что не делает им чести.
Казнь началась в пять часов. Сначала палач сжег руку, державшую нож, потом начал орудовать щипцами. Жуткие крики Дамьена вызывали восхищенные возгласы толпы. Затем его четвертовали, что оказалось делом весьма непростым из-за крепкого телосложения смертника. Пришлось даже добавить двух лошадей. Поскольку никак не удавалось разорвать его на четыре части, обратились в городскую ратушу с просьбой разрешить надсечь связки. Сперва в этом было отказано, чтобы не уменьшать мук осужденного, но, в конце концов, пришлось это позволить. Дамьен закричал, но не произнес ни единого проклятия. Сначала были оторваны ноги, затем плечо, и когда Дамьен в шесть часов пятнадцать минут испустил дух, четыре его конечности и тело были сожжены на костре.
Маркиза де Помпадур была отомщена.
Король же, едва оправившись от пережитого, снова начал скучать. Возобновившиеся посещения «Оленьего парка» не помогали. Более того, там с королем произошла совсем неприятная история. В первый же день своего появления он нашел там прекрасное юное создание в слезах. На вопрос, что же ее так опечалило, бедняжка отчаянно заголосила:
— Пусть вы король этой страны, для меня это ничто, ведь вы — властитель моего сердца! Я думала, что сойду с ума, когда услышала о попытке вас убить!
Людовик XV, страшно раздосадованный тем, что его узнали, поцеловал девушку и выбежал из комнаты. В этот же вечер «слишком догадливая» юная особа была отправлена в сумасшедший дом…
А тем временем недавно начавшаяся война «набирала обороты». Прусский король Фридрих II занял Саксонию, оккупировал почти всю Чехию и начал осаду Праги. У мадам де Помпадур вновь появилось много работы: она принялась снимать и назначать генералов, руководить армиями, двигать полки и дивизии. Так уж сложилось, что при Людовике XV все совершалось при ее непосредственном участии. К тому же единственный великий полководец Франции — маршал Мориц Саксонский — к тому времени уже умер (его не стало 30 ноября 1750 года) и был захоронен в Страсбурге.