Итак, король не мог уже не верить, что его сын виновен. И действительно, в глазах короля, который обычно возвращался в три часа ночи с какой-нибудь оргии, язык которого ощущал еще вкус вина, ноги которого чувствовали еще слабость, должно было быть преступлением то, что сын его, молодой принц двадцати пяти лет, молился и приносил покаяние… Но покаяние за что? Ведь не за свои же грехи, потому что его могли упрекать только в том, что он жил слишком свято, а за грехи своего отца!
Кроме того, мы сказали, что дофин был против союза с Австрией, что также было побудительной причиной для де Шуазеля объявить себя против него.
Однако герцог де Шуазель понимал, что в его борьбе с первым принцем королевского дома, с наследником короны ему недостаточно было иметь на своей стороне короля, императрицу Марию-Терезию, маркизу де Помпадур и парламент. Ему еще необходимо было, чтобы вся его семья занимала высокие посты, чтобы все его родственники были в силе для того, чтобы предупреждать его о малейшей опасности, угрожающей его власти, подобно тому, как паука предупреждает малейшее дуновение ветра, заставляющее дрожать его паутину.
Начал он с того, что сообщил о своих сокровеннейших планах своей сестре, большой интриганке, женщине чрезвычайно умой, хитрой и решительной.
Графиня Беатриса де Шуазель любила своего брата любовью более, чем братской. Впрочем, подобные обвинения часто встречаются в эпоху, которую мы описываем, и им следует верить не более, чем злословию придворных.
Графиня де Шуазель была вызвана в Париж из монастыря, в котором она находилась, и ее брат сначала постарался, правда, без успеха, выдать ее замуж за принца де Бофремона, который сумел, однако, уклониться от этого брачного варианта. Через некоторое время она все же вышла замуж за глупого и порочного герцога де Граммона, согласившегося на этот союз вследствие обещания, данного ему де Шуазелем, снять арест с его имений. Впрочем, их брак оказался недолговечным, и новоявленная герцогиня поселилась у брата. С этого времени она заимела у себя многочисленный двор, что заставляло маркизу де Помпадур не раз морщиться и недовольно надувать губы.
Эдмон Барбье в своем «Журнале царствования Людовика XV» характеризует де Шуазеля так:
«Он зол, высокомерен, горд, что не слишком пристало министру».
А вот мнение о нем барона фон Глейхена, датского посла в Париже:
«Герцог де Шуазель был довольно малого роста, более коренастый, нежели стройный, и довольно приятной некрасивости. Его маленькие глазки блестели умом, задранный нос придавал ему занятный вид, а толстые смеющиеся губы предвещали веселость его речей. Добрый, благородный, открытый, великодушный, галантный, радушный, щедрый, гордый, отважный, горячий и даже вспыльчивый, он напоминал старинных французских рыцарей. Но при этом он прибавлял к этим достоинствам и некоторые недостатки своего племени: он был легкомысленен, надменен, распутен, расточителен, дерзок и самоуверен. Никогда не знал я человека, который смог бы как он распространять в своем окружении радость и довольство. Когда он входил в какую-нибудь гостиную, то рылся в карманах и словно извлекал из них неистощимое обилие шуток и веселости».
Когда герцог де Шуазель сделался министром, а графиня де Шуазель — герцогиней де Граммон, все Шуазели, какие только были на свете, начали стекаться к ним «под крыло». Сложилась такая ситуация, что для того, чтобы получить приличное место при дворе, достаточно было называться де Шуазелем и принадлежать к какой-нибудь мужской ветви их рода. В результате один де Шуазель в декабре 1758 года стал послом в Вене, другой де Шуазель в следующем году был сделан архиепископом, третий — послом при Сардинском дворе и т. д.
Некоторое время спустя герцог де Шуазель сосредоточил в своих руках неслыханное количество должностей и званий: он сам себе дал главное управление почтами, соединил под своим началом министерство иностранных дел и военное министерство, стал губернатором Турени, генерал-полковником Швейцарской гвардии и так далее и тому подобное.
После подчинения ему военного ведомства несколько де Шуазелей незамедлительно стали генералами и полковниками.
Все де Шуазели мужского и женского пола: послы, министры, кардиналы, губернаторы провинций, генералы составляли, что называется, династию де Шуазелей, династию, повинующуюся герцогу де Шуазелю, своему главе, по одному его мановению руки, по одному его слову.
Герцог де Шуазель, который не имел и четырех тысяч ливров годового дохода, когда был назначен министром женился в 1750 году на девице Кроза, внучке известного банкира, отец которого купил титул маркизов дю Шателя и Карамана.
Зима 1756–1757 годов выдалась настолько морозной, что королевский двор вынужден был перебираться из Версаля с его продуваемыми всеми ветрами огромными залами в Трианон.
5 января, когда Людовик XV садился в карету и собирался покинуть Версаль, из толпы выскочил неизвестный мужчина, оттолкнул парализованных холодом стражников, выстроившихся на лестнице двумя ровными рядами, и бросился к королю. Было где-то около шести часов вечера. Уже стемнело, и лестница освещалась лишь факелами, которые держали в окоченевших руках стражники. Никто сначала даже ничего не понял. Маркиз де Монмирай, капитан швейцарских гвардейцев, шел впереди и вообще ничего не видел. Дофин и герцог д’Айен шли рядом с Людовиком XV, но они подумали, что неизвестный просто так выражает радость, охватившую его при виде короля. Так уже бывало не раз: восторженные подданные часто бросались к королю, чтобы поцеловать его руку или прикоснуться к его одежде.
На какой-то миг и королю показалось, что его просто толкнули в спину, но, потрогав ушибленное, как ему казалось, место, он почувствовал на пальцах горячую кровь.
— Меня, кажется, ранили, — тихо сказал он герцогу д’Айену. — Но за что, ведь я никому не причинил зла?
Тот ничего не успел ответить, а герцог де Ришелье, шедший чуть сзади, вдруг истошно закричал: