Тот начал было поворачиваться, но итальянец приказным тоном сказал:

– Нет!

Он не хочет смотреть мне в лицо, когда выстрелит в меня, решил Мерфи. И тут услышал щелчок револьвера в руке итальянца, когда тот взвел курок.

Агент УСС закрыл глаза и воззвал к Богу в своей последней молитве.

Как всегда, прямой, как ружейный шомпол, Геллер вошел в заднюю комнату булочной. Коричневые пятна на его лысом черепе выглядели сейчас, в слабом желтоватом свете, особенно ярко. Лука Гракко постоянно менял в кухне лампочки на более слабые. Электричество, как и все прочее во время войны, здорово выросло в цене.

– Ага, вот, значит, где вы творите свою магию, – сказал Геллер, тот самый человек, который своей запиской, спрятанной в однодолларовый банкнот, запустил в действие сегодняшние события.

Гракко ничего не ответил.

– За все месяцы, что мы работаем вместе, Лука, – продолжал Геллер, подходя к печке и заглядывая в приоткрытую дверцу, – я, кажется, так ни разу и не высказал вам своего восхищения по поводу вашего хлеба.

– Я знаю, что пеку хороший хлеб. Похвалы мне не нужны.

Слова никогда никому не кажутся высокомерными или заносчивыми, если это правда.

– Моей жене и мне он очень нравится. Она иной раз делает тосты на французский манер. Вы знаете, что такое французские тосты?

– Конечно.

Хайнрих Коль, стоявший рядом, этого не знал. Гракко объяснил ему, что собой представляет блюдо из хлеба, залитого яйцом, и поспешно добавил:

– Но это нужно обязательно делать на сливочном масле. Никакого лярда. Если у вас имеется только лярд, не стоит с этим связываться.

Геллер кивнул на ящик:

– Дайте мне поглядеть.

Коль поднял крышку. И все трое увидели баллон, привинченный к печке. И все трое смотрели на него очень мрачно, словно на уложенного в гроб покойника.

– Уран, – сказал Гракко. – И это небольшое количество сделает так, как вы говорите?

– Да, да! Здесь достаточно, чтобы превратить Нью-Йорк в дымящийся кратер.

А я бы ожидал еще большего…