Справа от меня сидел парень лет семнадцати-восемнадцати, Дж., в джинсах «Wrangler», с ковбойской усмешкой и студенческим пробором в волосах, из-за которого его локоны опасной длины падали на теплые глаза орехового цвета. Дж. то и дело хвастался, что выучил наизусть все восемь «разгромных» отрывков из Библии, названных так потому, что с их помощью можно было доктринально осуждать гомосексуальность и защищать традиционные отношения.

— Я читал их каждый вечер, — сказал как-то Дж., голос его был серьезным, но немножко озорным. Он сжал мою руку тренированной железной хваткой. Казалось, за этим рукопожатием стояла тысяча других, каждое из них постепенно усиливало его хватку, пока он не стал достаточно сильным, чтобы пройти этот базовый тест на мужественность. — И все главы я выучил наизусть.

Когда наши руки разомкнулись, я чувствовал его пот, холодивший мою ладонь нисходящим потоком. Никаких объятий или физических соприкосновений между клиентами, вспомнил я рабочую тетрадь. Позволяется лишь самое краткое рукопожатие.

— Самый любимый? — сказал он с улыбкой. — «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость».

Впоследствии он рассказывал мне подробнее о своем толковании этого «разгромного» стиха.

— Мерзость, — говорил он, откидывая волосы медлительной дугой своих пальцев, так, что вспыхивали белые полумесяцы кутикул на ногтях, большие и яркие. — Чудное слово. На иврите «to’e’va». Так можно назвать и креветок, и однополый секс. Знаешь, как бесили народ израильский все эти многоножки из соленой воды? Они считали, что это противоестественно.

В остальном нашу группу составляли неверные мужья и жены, бывшие учителя старшей школы или воспитатели, которых преследовали слухи об их сексуальности, и подростки, которых держали здесь против воли согласно программе «Убежище», противоречивому ответвлению, нацеленному на родителей, полагавших, что послать детей в учреждение — это единственная возможность.

Большинство из нас были с Юга, большинство — из Библейского пояса[1]. Большинство наших историй звучали на удивление похоже. Мы все встали перед ультиматумом, который для многих других не существовал, перед условиями, без которых часто обходится любовь между родителями и детьми. В какую-то минуту каждый из нас услышал: «измени это, иначе…» — в ином случае мы должны были остаться без дома, без денег, изгнанными, отброшенными. Все мы слишком боялись перейти эту грань: всем нам рассказывали пугающие истории о наркоманах, о сексуально зависимых, о тех, кто заканчивал жизнь в муках СПИДа где-нибудь в городской канаве на Восточном побережье. Такие истории всегда к этому склонялись. И мы верили историям. Средства массовой информации, которые мы поглощали, в основном подтверждали это. В кинотеатрах маленьких городков вряд ли можно было найти фильм, который открыто говорил бы о гомосексуальности, а если вы его находили, он почти всегда заканчивался смертью от СПИДа.

Я был здесь в рамках «Истока», двухнедельной испытательной программы, предназначенной, чтобы определить продолжительность терапии, необходимой для меня. Большинству пациентов нужно было по меньшей мере три месяца пребывания, обычно больше. Во многих случаях студенты колледжей, такие, как я, прерывали обучение по крайней мере на год, чтобы дистанцироваться от нездоровых влияний. Многие оставались даже дольше. Вообще-то большинство персонала составляли бывшие пациенты, которые пробыли в ЛВД по меньшей мере два года и решили остаться в учреждении, а не интегрироваться снова в свою прежнюю жизнь. Позволяя бывшим пациентам работать в учреждении, им обеспечивали одобряемую работу, возможность финансово поддерживать себя, говорить только с теми, чей характер и статус был выявлен персоналом, и держаться подальше от Интернета и других «светских пространств», включая «любые торговые центры» и «нехристианские книжные магазины». Поскольку пациентам не позволялось забредать слишком далеко от зданий ЛВД, группа поддержки становилась центральной точкой в жизнях пациентов — тот самый путь, и истина, и свет, о которых говорил Иисус в Новом завете, единственная подлинная тропа к любви Бога.

За следующие две недели персонал ЛВД вместе с моими родителями должен был определить, какая пауза была необходима в моем случае. «Исток», как предполагало его название, должен был стать источником, с которого начинался бы длинный и трудный путь.

* * *

— Расскажи им, что ты сделал, Т., — сказал Смид. Мы были на сессии «групповых откровений», относившейся к дневным занятиям. — Тебе нужно признать то, что ты сделал, чтобы это не случилось снова.

Т., грузный мужчина средних лет в нескольких черных кардиганах, встал перед нашей группой и с каменным лицом признался, что снова совершил попытку самоубийства.

Это была седьмая попытка самоубийства Т. с тех пор, как он пришел в программу. Он испытал уже таблетки, ножи, все, что смог найти.

— Типичный случай, — прошептал Дж., откидываясь на спинку стула, его теплое ковбойское дыхание щекотнуло мне шею. — Этот парень гоняется за вниманием. Слишком много у него комплексов, связанных с нехваткой отца, чтобы перечислять их.

Т., казалось, кутался в свои кардиганы, погребая под ними половину себя, кромешно-черную на фоне его бледного лица. То, что когда-то опустошило его, уже давно прошло, но ЛВД старалось выкопать это снова.

— Кто из нас бросит первый камень? — сказал Смид, обращаясь к нашей группе. — Все мы согрешили и лишились славы Божией.

Казалось, эта серьезность составляла больше половины в битве за образ жизни экс-геев. Тебе нужно захотеть измениться, и, пока ты не захочешь этого так, что лучше тебе будет умереть, чем не измениться, тебе никогда не удастся пройти через Первую ступень — признание своей неправоты. Причина, по которой те, кто еще только собираются стать экс-геями, вроде Т., не чувствуют силы измениться, как сказал Смид — это глубоко укоренившиеся семейные комплексы, которые держат их в отдалении от Бога.

— Самоубийство — это не ответ, — сказал он. — Бог — вот ответ. Простой и ясный.

— То, что я сделал, было неправильно, — как будто следуя сценарию, сказал Т., убирая в карманы верхнего кардигана свои руки с розовыми шрамами. — Я знаю, что с Божьей помощью я могу научиться видеть ценность своей жизни.

Дж. кашлянул, усмехнувшись в кулак. Особо не рассчитывай. Когда Т. наконец сел, мы все сказали: