ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮНЯ 2004 ГОДА

Джон Смид стоял во весь рост, расправив плечи, сияя глазами за очками в тонкой металлической оправе, в слаксах цвета хаки и полосатой рубашке с пуговицами на воротнике: это уже стало стандартной рабочей одеждой мужчин евангелической веры в этих местах. Выступающие контуры его майки упруго натягивались под рубашкой, седеющие светлые волосы подстрижены под гребенку пятого размера, как обычно делают в парикмахерских «Sport Clips» по всему Югу. Мы, все остальные, сидели полукругом, лицом к нему, одетые согласно дресс-коду программы, прописанному в наших 274-страничных рабочих тетрадях.

Мужчины: рубашка носится постоянно, включая время сна. Футболки без рукавов не разрешены, ни в качестве одежды, ни в качестве нижнего белья, включая топики и другие майки. Брить лицо следует семь дней в неделю. Баки не должны спускаться ниже края ушей.

Женщины: бюстгальтер носится постоянно, исключая время сна. Юбки до колена или ниже. Майки разрешены только под блузку. Ноги и подмышки следует брить по меньшей мере два раза в неделю.

— Первое, что вам придется сделать — признать, как вы оказались в зависимости от секса, от того, что не исходит от Бога, — сказал Смид. Мы изучали Первую ступень программы «Любовь в действии», состоящей из двенадцати ступеней, и, согласно ее принципам, грехи супружеской неверности, скотоложества, педофилии и гомосексуальности приравнивались к зависимому поведению, такому, как алкоголизм или азартные игры: нечто вроде «Анонимных алкоголиков» относительно того, что наши консультанты называли «сексуальными отклонениями».

Когда я сидел с ним наедине в его кабинете, всего несколько часов назад, я видел совсем другого человека: более доброго, слегка дурашливого Смида, классного клоуна средних лет, который готов был прибегнуть к любым выходкам, чтобы заставить меня улыбнуться. Он обращался со мной как с ребенком, и я расслабился, приняв эту роль, мне ведь и было тогда девятнадцать лет. Он сказал мне, что я пришел туда, куда нужно, что «Любовь в действии» исцелит меня, поднимет меня от греховности к свету славы Божией. Его кабинет казался достаточно светлым, чтобы придать его заявлениям конкретную форму: голые стены, не считая газетных вырезок или стихов из Библии в рамках. За окном был пустой участок земли, редкий в этих пригородных микрорайонах — неухоженная масса травы, усыпанная неоновыми одуванчиками, и тысячи их головок к концу недели уже должны были разлететься вдоль всего шоссе.

— Мы пытаемся сочетать несколько моделей лечения, — уверял меня Смид, поворачиваясь в кресле на колесиках лицом к окну. Оранжевое солнце взбиралось вверх по задней стороне выбеленных зданий, смутно различимых вдали. Я ждал, когда солнечный свет прольется через них, но чем дольше я ждал, тем, казалось, больше времени на это требовалось. Я задавался вопросом, будет ли время в этом месте течь точно так же: минуты — как часы, часы — как дни, дни — как недели.

— Вступив в группу, ты попадаешь на путь к выздоровлению, — сказал Смид. — Самое важное, что следует помнить — держать свой дух открытым.

Я был здесь по собственному выбору, несмотря на возрастающий скептицизм, несмотря на тайное желание бежать от стыда, который я чувствовал с тех пор, когда мои родители обнаружили, что я гей. Я слишком много вложил в свою текущую жизнь, чтобы можно было оставить ее за спиной: в свою семью и во все более размытого Бога, которого я узнал с тех пор, как начал ходить.

Господи, — молился я, выходя из кабинета и пробираясь к главному залу вдоль узкого коридора, где лампы дневного света мерцали за металлическими решетками, — я больше не знаю, кто Ты, но, пожалуйста, даруй мне мудрость, чтобы пережить это.

Через несколько часов, сидя в середине кружка Смида, я ждал, когда Бог присоединится ко мне.

— Вы не лучше и не хуже любого другого грешника в этом мире, — сказал Смид. Руки его были сложены за спиной, все тело напряжено, будто он был привязан к невидимой доске. — Бог видит всякий грех в одном и том же свете.

Я кивал вместе с другими. Жаргон экс-геев теперь был мне знаком, хотя в первый раз я был шокирован, читая сайт учреждения, впервые узнавая, что гомосексуальность, на которую я большую часть жизни пытался не обращать внимания, способна «выйти из-под контроля», что я могу кончить связью с чьей-нибудь собакой, если не исцелю себя. Хотя задним числом эта мысль кажется нелепой, у меня мало что было, кроме нее. Я был все еще достаточно молод, чтобы опыт с другими мужчинами был чисто мимолетным. До колледжа я встречал только одного открытого гея, маминого парикмахера, из «медведей», который большую часть времени соответствовал, как мне казалось, стереотипам: делал комплименты моей внешности, сплетничал о других работниках, обсуждал планы на свою следующую фантастическую рождественскую вечеринку — его незапятнанная белая борода была словно создана для роли Грязного Санты. Остальным своим взглядам, довольно ханжеским, я выучился посредством пантомимы: вялые руки и манерная походка глумящихся прихожан; фразы, выделявшиеся из естественной речи подчеркнутой ритмичностью — «о-о, ну это ты зря-я»; церковные петиции, которые нужно было подписывать, чтобы держать нашу страну в безопасности от «извращенцев». Проблеск неонового спандекса, шорох боа с перьями, крепкая задница, виляющая на камеру: то, что мне удавалось увидеть по телевизору, казалось лишь дальнейшим доказательством того, что быть геем — это уродство, неестественность.

— Вам нужно понять одну очень важную вещь, — сказал Смид, голос его был так близко, что я слышал, как он отдавался в моей грудной клетке. — Вы используете сексуальный грех для того, чтобы заполнить в вашей жизни пустоту, которая образовалась на месте Бога.