Всё это я сделал до конца января, а февраль и март посвятил столярному делу. Сперва изготовил четыре оконные рамы для своего нового дома, на что ушел почти целый месяц — сказались как отсутствие опыта, так и недостаток инструмента, а потом взялся за изготовление мебели. Будь здесь хоть сколько-нибудь умелые столяры, я бы даже и не подумал эти заниматься. Но все, что могли сделать харевские мастера — это собрать грубый стол (именно собрать, а не сколотить, потому что гвозди для этого не использовались) и сделать примитивную лавку. Ромеи сюда мебель тоже не возили — нет спроса, да и перевозка на такие расстояния громоздких предметов — дело крайне дорогое. Единственное, чем помогли мне местные плотники — это доски. А все остальное пришлось делать самому. В итоге до середины апреля я успел изготовить довольно приличный кухонный стол, четыре неказистых на вид, но крепких и удобных стула, кресло, оббитое кожей и кроватку для моего будущего ребенка, который вот-вот должен был родиться.

Да, действительно, вскоре ожидалось пополнение семейства, и если для меня это было вполне обыденным делом, то Анечка, окончательно поглупевшая из-за беременности, не могла говорить ни о чем другом, и теперь мне была понятна мудрость славян, которые вместо того, чтобы построить один дом на несколько комнат, делали несколько отдельно стоящих землянок, что давало прекрасную возможность отдохнуть от надоедающих сородичей. Но всё же, несмотря на мои ухищрения и постоянную занятость, супруга находила возможности для того чтобы поделиться своими бредовыми идеями.

— Ты смотри, — произнесла она за обедом жалостливым голосом, — Если я умру при родах, долго бобылем не ходи, не надо. Пару месяцев подожди и женись. Вон у Герасима дочка Екатерина красивая и хозяйственная, всё успевает, не то что я. Тут все меня бездельницей называют и перешептываются, что я тебя недостойна, что ты и воин, и мастер, и княжич, и богат, а я ничего не делаю, даже одежду не стираю, — ну да, так и есть, это я ей запретил стиркой заниматься, а то женщины здесь белье в проруби полоскают, а потом простужаются. Да и кожа рук от такой работы быстро портится. Заплатил Елизавете, она этим и занимается, правда растрезвонила по всей Хареве-Киеву, так что я уже и не рад был, что связался с ней.

Тем временем Анечка зашлась в рыданиях.

— Ну чего ты, — я попытался её утешить, — Всё будет хорошо, вон Клавдия смотрела же, сказала, что дитё правильно лежит, бойкое, толкается крепко, бедра у тебя широкие, родишь легко!

— Я просто представила, — ещё сильнее разревелась она, — Как ты с Екатериной под ручку ходишь, улыбаешься, а я в земле сырой лежу и страдаю. Там, наверное, холодно и одиноко, мне так страшно!

— Не выдумывай себе глупостей, милая, — я обнял её за плечи и поцеловал, — Всё будет хорошо, я люблю только тебя и никакая Екатерина мне не нужна!

— И ты всё время в мастерской своей проводишь, — продолжила плакать Анечка, — Надоела я тебе, совсем меня видеть не хочешь, и утешаешь меня так, лишь бы отстала, я же всё понимаю…

И в том же духе почти каждый день с различными вариациями в течении последних двух месяцев. Только работа и спасала. Но как бы то ни было, а двадцать седьмого апреля Анечка родила дочку, обошлось все хорошо, без осложнений, если таковыми не считать мой спор с единственной христианской повитухой Клавдией, которая считала, что в качестве гигиенических процедур при приеме родов достаточно искренней молитвы. Однако доброе слово и два милиарисия сделали свое дело — всё белье прокипятили и руки повитухи были тщательно вымыты. Хотя может и в самом деле молитва помогла, во всяком случае, Клавдия в Хареве считалась самой удачливой повитухой и её довольно часто приглашали даже к язычникам.

Первого мая выдался первый по настоящему погожий день и я, оставив дома свою жену с ребенком и прихватив десяток кувшинов своего продукта, отправился в княжий город, где впервые за эту весну обед проходил на свежем воздухе.

— Ну как дочку решили назвать? — едва увидев меня, спросил Владимир.

— А чего тут решать? — ответил я названому брату, — У настоятеля нашего, Ефимия, пергамент специальный есть в котором написано, как называть новорожденного в зависимости от дня, когда его крестят. Так что будет Анастасией.

— Анастасия, — повторил он, будто пробуя на язык, — Хм, красиво! А то у ваших, ты уж не обижайся, бывают такие имена, что язык сломаешь.

Вокруг меня быстро собрались дружинники, которые искренне поздравляли с рождением дочери и хлопали меня по плечам и спине так, что трещали кости.

В этом мире рождению девочки, разумеется, радовались меньше чем появлению на свет сына, но тем не менее, дочери здесь имели довольно высокую ценность, так как здесь никто ещё не додумался до такой парадоксальной вещи как приданое. Действительно, ты отдаешь в чужую семью девушку, которая будет работать по дому, дарить удовольствие в постели и рожать детей, да ещё и денег в придачу — прямо надругательство над здравым смыслом какое-то. Нет, здесь дочери имели свою немалую цену — их обменивали на невест для сыновей, или продавали, причем не меньше чем за пару коров. Мой прежний отец, кстати, изначально сговорил Свету в жены Первуну, пообещав, что позднее он даст двух невест для сыновей Светослава и Беляны. Так что повод для радости у меня действительно был.

Уже за столом, когда дружно выпили за здоровье моей дочери и закусили, князь предложил мне сходить летом в Корсунь с лодочным караваном, в котором будут Харевские купцы. Ожидается, что мимо роменских берегов придется пробиваться с боем, так как самозваный цезарь Марк не оставляет намерений установить контроль над рекой, поэтому охрана судов будет усилена и моё присутствие будет не лишним. Разумеется, я согласился — это была очень неплохая возможность посмотреть на византийский город, лично ознакомиться с обстановкой и порядками в Империи, попрактиковаться в греческом языке. Вообще-то я и сам хотел попроситься в это путешествие, но так получилось даже лучше. Ещё и денег заплатят — один солид за весь поход, плюс содержание в дороге.