Он ставит кружку на стол аккурат посередине между нашими местами. Медленно. Вдумчиво. Не случайно. Теперь уже точно — нет.

Я хочу задохнуться от кофейного аромата, так бесцеремонно ворвавшегося в моё пространство. Хочу посильнее оттолкнуть человека, влезшего в мою жизнь ещё более нагло и словно действительно не испытывающего ни капли сожаления из-за того, что лишил меня сестры. Ещё тогда, десять лет назад, задолго до её смерти.

Но мы замираем оба. Он — сбоку от меня, опасно возвышается исполинской статуей и как будто даже не дышит. Я — набираю полные лёгкие пьянящего кислорода, чтобы наконец уверенно послать его нахер, но сдуваюсь как выпущенный из рук шарик, чувствуя прикосновение.

Его пальцы зарываются в мои волосы и аккуратно перебирают прядь за прядью, а я не могу отстраниться или спросить, что он делает. Не могу совладать со своими мышцами, заледеневшими и ноющими от разрывающих их изнутри кристаллов льда, не могу пошевелить губами, онемевшими и дрожащими, не могу сдержать дикую злобу, которая разрастается, закручивается внутри и рвётся наружу разрушительным смерчем, желающим разорвать нас обоих в мелкие клочья.

Он опускает что-то на стол, на мгновение касается пальцами тыльной стороны моей ладони, мёртвой хваткой вцепившейся в мышку. Пёрышко. Маленькое, светлое, с коричнево-рыжим пятном. Наверняка вылезло из подушки, пока я крутилась во сне.

— Пойду собираться, — отмираю я только в тот момент, когда он возвращается на своё место. Просто потому что нет сил и дальше смотреть на эту равнодушную, лишённую эмоций маску и гадать, кроется ли под ней хоть что-то человеческое.

Мне не интересно. У меня давно уже своё скучное, размеренное существование, в котором нет места призракам прошлого.

Только нет оправдания, почему на языке я снова чувствую кислый вишнёвый привкус вперемешку с коньячной горечью.

Глеб обещал, что будет ждать в первом переулке от здания нашей компании. Весь продуманный, идеально отточенный план заключался в том, что в три часа ровно я запускаю программу, и при любых проблемах немедленно сбегаю. Только поверить в то, что при тревоге службы безопасности меня свободно выпустят из офиса, никак не получалось.

Я стараюсь не выделяться. Заваливаю рабочий стол папками с документами, завариваю себе кофе, к которому за несколько часов так и не нахожу сил прикоснуться. Живот сдавливает болезненными спазмами страха, тревога проходится по телу ударами раскалённого ремня и посыпает свежие раны снегом, и мне приходится намного чаще обычного бегать в туалет, чтобы холодной водой смыть с лица выступившие капельки пота и полюбоваться своей нездоровой бледностью.

По всему отделу торчат пожухлые бутоны красных роз, преподнесенных нам ещё на восьмое марта и теперь свято хранимых как тотем для преклонения перед щедростью начальства. К удивлению Никеевой, я свои тоже храню: пурпурная коробка, из которой торчит ранее шикарный букет, удачно прикрывает от чужих глаз тот самый разъём на ноутбуке, из которого ближайшие недели две должна будет выпирать маленькая полоска выданной мне флешки.

Телефонная трель вплетается в монотонный бубнёж переговаривающихся бухгалтеров, шуршат перебираемые наманикюренными пальчиками листы, клацают клавиши и тихо сопит над головой кондиционер. Звуки, звуки, звуки заполняют сознание и ритмично отсчитывают минуты до злополучного часа, никак не желающего наступать и изводящего меня неопределённостью.

— Маш, может сходишь с нами? — Вика тормошит меня за плечо и удивлённо приподнятыми вверх бровями показывает, что это отнюдь не первый вопрос, который прозвучал от неё прежде, чем я вынырнула из-под мутной толщи собственных страхов в окружающую действительность.

— Нет, я не хочу есть, — по тому, как она закатывает глаза, у меня получается примерно прикинуть будущее количество уговоров присоединиться к коллективу — раз, и не бросать её одну в тех местах, где слишком вероятна встреча с нашим обворожительным директором — два.

Илья Сергеевич и так слишком часто стал наведываться то на общую кухню, куда обычно отправлял своего секретаря, то лично приходить в финансовый отдел за какими-нибудь ерундовыми бумагами, и после третьего подобного случая это начало казаться странным даже с учётом того, что кабинет его находился на одном с нами этаже.

Вика, которой выделили самое неудачно расположенное место, — спиной ко входу и боком к основному коллективу из наших опытных финансовых мегер, — только заслышав приторный мужской голос цепенеет, бледнеет, покрывается румянцем и смотрит на меня жалобно. И я прохладно отвечаю на все его вопросы, игнорирую попытки пошутить и слишком грубо намекаю, что он мешает нам работать. Как будто очень хочу оказаться внезапно уволенной.

Как будто очень хочу развести руками перед трясущимся от злости Кириллом, выйти из придуманной им игры по стечению почти независящих от меня обстоятельств и даже вернуться к себе домой с дыркой в груди, — на этот раз самой что ни на есть настоящей.

— Мы вчера с Ромой пили вино и, кажется, я перебрала. Мутит, — бросаю я вдогонку Вике, когда большая часть отдела уже плотным косяком рыбёшек продвигается в коридор и наш разговор может услышать разве что тихая курносая женщина, уже привыкшая к моим странностям и с недавних пор переставшая изумлённо оборачиваться после каждой фразы, не укладывающейся в рамки этикета.

— Мне уже нравится этот Рома, — её губы складываются в довольную «ты-мне-ещё-всё-расскажешь» улыбку, — знаешь, с тех пор как вы вместе, ты стала намного мягче. И перестала высыпаться.

Я качаю головой, а она смеётся, подмигивает мне и уходит есть, даже не подозревая, что должна бы быть уже сыта по горло моей ложью.