Зажмуриться. Вдохнуть поглубже. Забыть.

О холодных прикосновениях на содранной коже, и как скользил вдоль кровавых ниточек тёмный вязкий взгляд, под которым всё застывало, замерзало, немело. И как собственное имя неожиданно пробрало до мурашек, стало резким, оглушающим и горячим, как пощёчина.

Это был сильный испуг. Болевой шок. Последствия почти бессонной ночи, когда я проснулась за полночь от трели капель по карнизу и больше не смогла уснуть: лежала, прислушиваясь к щелчкам открываемой-закрываемой входной двери и чувствуя запах сигаретного дыма, тянущегося из окна лестничной площадки и воровато прошмыгивающего внутрь комнаты через приоткрытую форточку.

Меня изводила необъяснимая тоска, не тихая и светлая, а съедающая изнутри огромной тёмной субстанцией, чёрной дырой, которая засасывала в себя все только появляющиеся импульсы эмоций. Сколько бы я не пыталась вырвать это из себя, становилось только хуже. Мы соединялись, приживались, становились зависимы друг от друга, и мне больше не хотелось оставаться одной. Пусть с тьмой, обволакивающей сердце, лишь бы не наедине с реальностью.

— Чё, ботаники опять на берегу? — ухмыльнулся Паша, выбежавший из воды ради нескольких жадных глотков пива, предусмотрительно оставленного в тени мощного дерева с раскидистыми ветвями. Он придирчиво следил за Зайцевым, который отрешённо разгуливал чуть позади меня, среди бело-жёлтых извилин донника и пушистых кисточек ковыля, изредка присаживался на корточки и увлечённо копошился среди травы, игнорируя все попытки Паши его задеть.

А Тырин и не думал отступать, несмотря на то, что его постоянная агрессия успела порядком утомить всех, включая Ксюшу, чьего внимания он так отчаянно добивался, ежеминутно высказываю готовность вцепиться в глотку любому, кто встанет у него на пути. Кирилл на его пути не вставал и, откровенно говоря, ни разу не попытался вынести на всеобщее обозрение свою симпатию к моей сестре, которая, безусловно, была, — её просто не могло не быть, ведь Ксюша до одури нравилась всем без исключения, и сама она не стеснялась без какого-либо повода строить ему глазки или неожиданно бросаться с объятиями, смотреть на которые мне становилось немного стыдно.

Но как бы себя не вёл Кирилл, он жил с нами под одной крышей. Спал с Ксюшей в соседних комнатах. Ужинал с ней за одним столом на маленькой узкой кухоньке. И за всё это Паша испытывал к нему искреннюю, пылкую, не поддающуюся контролю ненависть, каждый выплеск которой невольно касался всех нас.

— Ну да, ты ж с ногой, — сам себе напомнил Тырин, покосившись на мою голень, до сих пор перепачканную витиеватыми подтёками зелёнки, щедро выплеснутой мне на рану Кириллом. — А ты, Зайцев, почему с нами не идёшь? Стесняешься что ли?

— Да, Паш. Давно стесняюсь признаться, что ты не в моём вкусе и у нас с тобой ничего не выйдет, — голос Кирилла спокойный и отстранённый, и если бы он только поднял взгляд, то увидел бы, как мерзкая улыбочка сползла с лица раскрасневшегося Паши. — Прости и иди плавать без меня.

— Ты совсем охуел что ли? — злобный рык привлек внимание остальных ребят, и Ксюша в одно мгновение оказалась рядом, взмахнула густыми светлыми волосами, обдавая Пашу прохладными брызгами, и схватила его за локоть.

— Паш, а я тебе говорила, что брать с собой больше не буду? — кокетливо напомнила она, неторопливо забрала из его рук бутылку с остатками пива и приложилась к горлышку, насмешливо поглядывая на него из-под полуопущенных ресниц.

Паша смотрел на неё с восторгом и обожанием. Его плечи приподнялись вверх и резко опустились, выдавая глубокий судорожный вздох, рот чуть приоткрылся, словно он хотел что-то сказать, но не смог, и только несколько раз нервно облизал свои губы.

А я не сдержалась и отвернулась, не желая становиться свидетелем этой впечатляющей картины. На языке осела вязкая горечь, имя которой мне не удавалось подобрать. Отвращение? Стыд? Зависть к тому, какое впечатление могла производить родная сестра, пока от меня люди шарахались, как от прокажённой?

Ксюша много раз убеждала меня, что мозги нужно использовать как липкую сладкую ленту, в которую рано или поздно попадётся достаточно большая и жирная муха, а не носиться с ними наперевес, как с огромной бесполезной мухобойкой.

Но я так не умела. Или не хотела. И просто отворачивалась всякий раз, когда она вот так открыто демонстрировала, какой я могла бы быть, откажись от своего упрямства.

— Ксюх, да мы же шутим просто, — пролепетал подтаявший и размякший Паша.

— Ну-ну, знаю я твои шуточки, — фыркнула она, сунула ему обратно пустую бутылку и, погрозив пальчиком, пошла к воде, бросив через плечо: — Ждать тебя не будем!

— Я уже бегу! — заверил её Паша и, дождавшись когда она отойдёт на достаточное расстояние, злобно зыркнул в сторону Зайцева, продолжавшего делать вид, будто всё происходящее его никак не касается. — Продолжай собирать свои цветочки. Будешь много пиздеть, в больничку с ними и поедешь.

Кирилл проводил его широкую, накачанную спину искренней улыбкой и презрительным взглядом, от сочетания которых мне вдруг стало как-то не по себе. Холодно. Словно по оголённой коже медленно водили кубиком льда, заставляя мелкие волоски встать дыбом и оставляя влажный след, растекающийся и медленно впитывающийся в кровь сильным ядом.

Пальцы вновь коснулись ноющего колена, провели по тонкой и шероховатой бордовой корочке, подцепили и содрали её, смахнув подушечкой тут же выступившую капельку крови. Вот только почему же больно всё равно в груди?