В ряде ученых сочинений авторы выражали приверженность основному постулату просветительской мысли – представлению о том, что любые предрассудки могут быть рассеяны одной силой разума. Таковы «Размышления здравомыслящего о кометах и их возвращении, или Защита от страха» (Réflexions d’ un homme de bon sens sur les comètes et sur leur retour, ou Préservatif contre la peur) швейцарского пастора и натуралиста Жонаса де Жельо, многим обязанные изданным в 1682 году «Различным мыслям о появлении кометы» (Pensées diverses sur l’ occasion de la comète) Пьера Бейля. Труды Ладзаро Спалланцани обнаруживают тягу к экспериментальному методу, хотя клиенты STN явно предпочитали им «Химический словарь» (Dictionnaire de chimie) Пьера-Жозефа Маккера, автора, который твердо придерживался идеи о родстве химических элементов и не принимал куда более радикальных теорий Антуана Лавуазье. Из всех научных трудов наибольшее количество заказов приходило на двенадцатитомный «Всеобщий словарь естественной истории» Жака-Кристофа Вальмона де Бомара, выдающегося естествоиспытателя, поддерживавшего тесные связи с энциклопедистами296.
Из работ по прикладным научным дисциплинам наибольшим спросом пользовались книги по виноградарству, особенно это касалось трудов «Агронома» Мопена, чьего имени мы не знаем и который написал по этой теме десятки брошюр и коротких практических руководств297. Их заказывали чаще, чем куда более серьезное руководство «Основы сельского хозяйства и выращивания растений» (Les Principes de l’ agriculture et de la végétation) Фрэнсиса Хоума, одного из важнейших представителей шотландского Просвещения. На книги по медицине было гораздо больше заказов, чем на труды в любой другой отрасли естественно-научного знания, и если говорить о чисто медицинской литературе, то пальму первенства здесь уверенно держали популярные работы Самюэля-Огюста-Андре-Давида Тиссо, в особенности «Советы народу о здоровье». Основными лечебными процедурами по-прежнему оставались кровопускание и прием слабительных, как в том на собственном примере имел возможность убедиться Фаварже, когда его одолела чесотка. Однако на традиционные подходы в медицине, оплотом которых являлся медицинский факультет Парижского университета, одна за другой обрушивались волны критики, особенно со стороны школы виталистов, обосновавшейся на факультете в Монпелье, и STN попыталось извлечь из этой ситуации прибыль, опубликовав труд «Медицинская анархия, или Медицина, рассмотренная как вредная для общества» (L’ Anarchie médicinale, ou la médecine considérée comme nuisible à la société) Жана-Эмманюэля Жилибера, на который, однако, потенциальные заказчики отреагировали довольно сдержанно. Среди наиболее востребованных книг были труды по гинекологии и венерическим заболеваниям298, некоторое количество заказов приносили и издания по ветеринарному делу299.
Словари, справочники и самоучители Научно-популярные издания соседствовали с разнообразной справочной литературой и близкими к ней по жанру книгами. Книготорговцы время от времени заказывали учебники по математике300, а также им явно нравились различные руководства по таким предметам, как верховая езда, немецкий язык и чистописание301. Самоучители по письму и чтению давали самые основные сведения по орфографии и грамматике, а во множестве более широких пособий к ним добавлялись и рекомендации в области хороших манер и умения вести себя в светском обществе302. В заказах на словари фигурирует «Словарь Французской академии», который STN приобрело в большом количестве благодаря обмену с книготорговцами, с которыми Фаварже общался в Авиньоне и Ниме. Кроме того, постоянно приходили заказы на латинские, немецкие и итальянские словари. Венцом справочной литературы, конечно же, была «Энциклопедия» Дидро. Многие из трактатов Вольтера, благодаря изложению тем в алфавитном порядке, также производили впечатление неких компендиумов, с которыми читатели могли сверяться в поисках нужной информации. В эту категорию входило все, что касалось возможности получить информацию, наставление в какой-то практической области или способствовало самосовершенствованию, и литература подобного рода неизменно пользовалась спросом.
Детская литература Общее количество книг для детей, которые предлагало своим покупателям STN, может показаться на удивление большим – и клиенты охотно их брали. Беря пример с «Эмиля», который сам по себе продавался довольно скверно, может быть, просто потому, что рынок был им уже насыщен, авторы всех этих книг писали в назидательном тоне. Лучше всего продавалась анонимная антология, в которой моральные уроки были проиллюстрированы простенькими сказками, – «Чтение для детей, или Подборка коротких рассказов, пригодных и для того, чтобы развлечь их, и для того, чтобы научить их любить добродетель». Из всех авторов, занимавшихся написанием подобной литературы, особо выделяются два, которым удавалось сдабривать всепроникающую сентиментальность примесью аристократизма: Стефани Фелисите дю Крес де Сент-Обен, графиня де Жанлис, и Жанна-Мари Лепренс де Бомон. Нёвшательцы опубликовали две самые успешные книги мадам де Жанлис: «Театр для молодых особ» в четырех томах и «Театр общества» в двух томах; а помимо этого активно торговали двумя другими: «Адель и Теодор, или Письма о воспитании» (Adèle et Théodore, ou Lettres sur l’ éducation) и «Хроники добродетели, или Курс истории для молодых особ» (Annales de la vertu, ou Cours d’ histoire à l’ usage des jeunes personnes). Из написанного мадам Лепренс де Бомон STN опубликовало «Детский калейдоскоп» и получало множество заказов на другие ее книги303. Был спрос и на иные книги в этом жанре, даже если они принадлежали менее известным авторам, таким, к примеру, как Абраам Трамбле304. Если прибавить к этому даже тот не слишком широкий ассортимент школьных учебников305, который хранился на складах STN, то мы поймем, что детская литература вошла в моду, а это, в свою очередь, может быть симптомом нового отношения к детству как таковому306.
Право и политическая теория Хотя STN и не занималось специально тем, что мы сегодня назвали бы учебниками, в Нёвшателе получали большое количество заказов на труды по правоведению и политической теории. Ключевая работа по естественному праву и международным отношениям, «Право народов, или Принципы естественного права» Эмера де Ваттеля, вышла в STN тремя изданиями и пользовалась устойчивым спросом. Поступали заказы, хотя и не так часто, и на два других трактата по естественному праву: «Принципы естественного права» (Eléments du droit naturel) Жан-Жака Бюрламаки, незамысловатое и достаточно популярное изложение принципов, на которых основано государственное управление, и «Естественное право и право народов» (Le Droit de la nature et des gens) Самуэля фон Пуфендорфа, немецкого философа XVII столетия, ведущего истолкователя теории естественного права, выдвинутой ранее Гуго Гроцием. В наши дни эти трактаты мало востребованы, но на умы государственных деятелей и авторов, занимавшихся политической теорией в XVIII веке, они оказали крайне значимое влияние; в частности, здесь можно вспомнить о Жан-Жаке Руссо и об отцах-основателях Американской республики. Интерес к Американской революции Фаварже отмечал едва ли не в каждом городе, в котором побывал, но особого спроса на книги о ней не обнаружил. Действительно, в STN получили всего две дюжины заказов на «Собрание основных законов английских колоний, входящих в конфедерацию Соединенных Штатов Северной Америки» (Recueil des lois constitutives des colonies anglaises, confédérées sous la domination d’ Etats-Unis de l’ Amérique septentrionale)307. Но вот «Фрагменты о колониях вообще и об английских в частности» (Fragments sur les colonies en général et sur celles des Anglais en particulier) Адама Смита заказывали очень часто.
Если говорить от трактатах по политической теории, то в STN приходило на удивление много заказов на работы весьма радикального толка, включая некоторые труды д’ Ольбаша: «Естественную политику, или Речь об истинных принципах правления» (La Politique naturelle, ou discours sur les vrais principes du gouvernement) и «Социальную систему, или Естественные основы морали и политики»308. Заказчики выказывают серьезный интерес к книге «О законодательстве, или Принципы законов» Габриэля Бонно де Мабли, друга Руссо, чье неприятие частной собственности обеспечило ему достойное место в числе предтеч современного социализма. Некоторый, не слишком значительный спрос существовал также на «Закон природы» (Code de la nature), протосоциалистическую утопию, приписываемую обыкновенно Этьену-Габриэлю Морелли. Множество заказов поступало на «Опыт о деспотизме» Мирабо, гневную филиппику против деспотизма как формы правления, а также на криминологический трактат Чезаре Беккариа «Преступления и наказания» (Des Délits et des peines), одну из любимых книг в кругах philosophes. Само по себе уголовное право вообще было достаточно привлекательной областью для просветительской мысли, и на количестве заказов это сказывалось вполне очевидным образом: в особенности это касалось реформаторских трактатов Жозефа-Мишеля-Антуана Сервана, генерального прокурора и весьма заметной фигуры в гренобльском парламенте309.
Политика и текущие события Издавать книги, непосредственно связанные с текущими политическими событиями, в STN не любили, за исключением одного-единственного случая: полемики, разразившейся вокруг Жака Неккера, занимавшего пост министра финансов во французском правительстве с 1777 по 1781 год. Как уже говорилось в двенадцатой главе, STN приняло активное участие в конкурентной борьбе за то, чтобы удовлетворить читательский спрос на памфлеты, вызванные нововведениями Неккера, хотя сами нёвшательцы ни одного из этих памфлетов так и не напечатали. Неккер спровоцировал эту полемику публикацией своих трудов, и прежде всего «Отчета, поданного королю» и «Мемуара, представленного королю месье Н. в 1778 году о провинциальной администрации». В STN получали множество заказов на обе эти книги, а также, в несколько меньшем количестве, на популярную антологию «Полное собрание всех сочинений, написанных за и против месье Неккера». Свою выгоду издательство получило и от еще одной войны памфлетов, в которой также была своя политическая составляющая. Ввязавшись в судебный процесс против Луи-Валантена де Гёзмана, судьи из созданного Мопу суда (parlement), Бомарше выпустил в свою защиту целую серию откровенных мемуаров, представлявших собой настоящий шедевр полемической публицистики. Высмеивая Гёзмана, он одновременно помог переломить общественное мнение, настроив его против политики министерства Мопу и предпринимаемых последним попыток уничтожить прежний парламент Парижа, создававший препятствия для королевской власти. По сравнению с другими книгами на актуальные темы, хранившимися на складах STN, эти продавались очень даже хорошо310. То же можно сказать и о книгах другого мастера полемики, Симона-Николя-Анри Ленге, включая сюда его главный шедевр, «Воспоминания о Бастилии»311.
Кроме того, на интерес к политике были ориентированы книги еще в одном специфическом жанре – журналистские компиляции, собранные в книжном формате и включавшие в себя самую разную информацию, касавшуюся текущих событий. Некоторые из этих изданий содержали такое количество компромата на конкретных придворных сановников или министров, что их вполне можно было ставить в один ряд с пасквилями, числившимися в списке наиболее опасных livres philosophiques, – именно такого рода литература особенно привлекала маргинальных торговцев вроде Кальдезега и Малерба. Наибольшим спросом в этом жанре пользовались «Английский шпион, или Тайная переписка между милордом Всёвижу и милордом Всёслышу» и «Газетчик в доспехах». Главным предметом интереса в них также были злоупотребления властью при Мопу, тогда как большинство хроник привлекало внимание публики скандальной информацией иного рода, прежде всего связанной с сексом. Так, книга, которая дала название всему жанру, хотя заказывали ее и не слишком активно, именовалась «Скандальная хроника» (La Chronique scandaleuse). Куда большим спросом пользовались скандальные альманахи, наполненные сплетнями, антиклерикальными анекдотами, историями о нравах актрис и о непристойных похождениях известных людей и, время от времени, протестами против злоупотреблений государственной властью, наподобие «Современный Аретино» (L’ Arrétin moderne) и La Chandelle d’ Arras Анри-Жозефа Дюлорана, а также повествования, замаскированные под отчеты иностранных шпионов и путешественников: «Китайский шпион» Анжа Гудара и «Мемуары турок» Клода Годара д’ Окура. Самая объемная из подобного рода компиляций, которая в наше время привлекает наибольшее внимание со стороны историков, «Секретные мемуары к истории Республики словесности во Франции» (Mémoires secrets pour servir à l’ histoire de la République des lettres en France), особого ажиотажа среди книготорговцев не породила312.
Франкмасонство и магия Последняя категория включает в себя книги, менее всего интересные современной читающей публике: откровения о деятельности масонских лож и о тайнах практической магии. Масонские обряды возникли еще в XVII веке, но повсеместное распространение получили уже в XVIII, завораживая публику, которой не терпелось узнать побольше о секретных ритуалах и об особенностях самих этих организаций. Органы власти, ответственные за книжную торговлю, относились к этим книгам довольно снисходительно, однако и официальная их продажа не была разрешена, так что они обладали некоторой привлекательностью запретного плода. Чаще всего заказывали «Разоблаченные величайшие тайны высших ступеней масонства» (Les plus secrets mystères des hauts grades de la maçonnerie dévoilés) Карла Фридриха Кёппена, «Краткую историю франкмасонства» Жозефа-Жерома ле Франсуа де Лаланда и «Адопцию, или Масонство для женщин» Гийома де Сен-Виктора313.
Сенсационные разоблачения магических тайн и разъяснение магических практик обладали точно такой же привлекательностью. Некоторые из книг в этом жанре выдавались за якобы сохранившиеся труды средневекового философа и теолога Альберта Великого, приведенные в соответствие с нынешним уровнем знаний и снабженные броскими заголовками вроде «Альберт Великий» и «Альберт Малый». Еще одним стандартным кандидатом в авторы подобных изданий был живший в XVI веке эрудит Корнелий Агриппа. В заказах, поступавших в STN, чаще всего фигурировали «Современный Альберт» (L’ Albert moderne) Понс-Огастена Аллетса, «Чудесные тайны природной и каббалистической магии Альберта Малого» (Secrets merveilleux de la magie naturelle et cabalistique du Petit Albert) Альберти Парви314 и анонимное «Разоблаченное Великое деланье» (Le Grand Oeuvre dévoilé).
Таким, в самых общих чертах, был спрос на литературу в последние годы Старого режима. Обложитесь романами мадам Риккобони, отчетами о плаваниях Бугенвиля, «Философской историей» аббата Рейналя и словарем естественной истории Вальмона де Бомара, и вам откроется иной мир: мир книжного знания, существовавший более двух сотен лет тому назад.
Заключение
Литература как повседневный опыт
Проследив за путешествием торгового представителя по Франции в 1788 году, я попытался показать, каким образом книги находили своих читателей, а исследовав деловую переписку книготорговцев между 1769 и 1869 годами – продемонстрировать, что представляли собой эти книги, то есть обрисовать в самом общем виде характер литературы, циркулировавшей во Франции в последние десятилетия Старого режима. Конечно, этот подход к литературе трудно назвать исчерпывающим, поскольку он не принимает во внимание два ключевых ее аспекта: процесс создания и процесс восприятия. Я ничуть не собираюсь оспаривать важность изучения этих областей. Однако собственное исследование я ограничил одним-единственным аспектом литературы, который может быть рассмотрен исходя из непривычной перспективы – с уровня мостовой, по которой грохотали повозки с книгами, отправляясь в другие города и веси, и со стороны магазинных прилавков, за которыми стояли книготорговцы и которые были зримым воплощением связи между производством и потреблением. Сосредоточившись на этих тематических областях, можно прийти ко вполне надежным выводам относительно того, как расходилась литература, хотя, конечно же, ответ на главный вопрос – как выглядело «потребление» книг в XVIII веке – останется за рамками исследования. Литература как часть живого повседневного опыта – la littérature vécue – собственно, и есть та причина, по которой люди читают, а как раз читатели в моей истории встречаются не часто.
Они появляются в ней разве что спорадически, но иногда и этого довольно, чтобы составить общее представление о читающей публике. Судя по отдельным репликам в письмах книготорговцев и в таких исключительных документах, как дело о банкротстве Робера и Готье, это была довольно разношерстная публика, состоявшая из людей, принадлежавших к разным слоям среднего и высшего классов: аристократов, магистратов, правительственных чиновников, офицеров, священников, юристов, врачей, купцов, зажиточных деревенских землевладельцев и, может быть, из относительно состоятельных мелких предпринимателей в больших и малых французских городах. Что происходило в головах у этих людей, когда они читали книги, остается загадкой. Исследования по истории чтения за последнее время достигли весьма существенных успехов, но их авторы неизбежно продолжают натыкаться на незаполнимые лакуны в имеющейся информации315. Конечно же, у нас есть весьма информативные заметки на полях, тетради с цитатами и комментариями их владельцев, записи в дневниках и прочие документы, разбросанные по разным архивам, но в сумме они не дают достаточной доказательной базы, опираясь на которую можно делать сколько-нибудь надежные обобщения. Мы приговорены к изучению частных случаев: многие из этих исследований отдельных случаев выполнены мастерски, но ни одно из них не в состоянии проложить для нас надежную дорогу в прошлое.
Мы не решили проблему понимания того, как люди читали, но мы вполне можем узнать, что они читали. Тщательное изучение книжной торговли на уровне отдельных магазинов дает представление о том, какие книги продавались лучше других на конкретных рынках, от города к городу. Результаты можно свести в общую панораму книжного рынка – и даже создать на их основе ретроспективный список бестселлеров. Понятно, что буквально понимать этот список не стоит. Он может дать самое общее представление о том, какого рода литература была востребована более всего, и никак не рассчитан на то, чтобы выстроить по ранжиру конкретные издания; к тому же он покрывает только те книги, которые были представлены на рынке на данный конкретный момент, а не те, что годами накапливались в библиотеках. То явное предпочтение, что покупатели оказывали романам мадам Риккобони, вовсе не означает, что они утратили интерес к романам мадам де Лафайет, опубликованным за сто лет до этого, не говоря уже о восходящей к Античности классической литературе, на которой и была основана культура, унаследованная образованными элитами от предшествующих поколений. Во многих читательских диетах основное блюдо представляли религиозные книги, начиная с бревиариев и вплоть до теологических трактатов. Поскольку STN исходно специализировалось на протестантской литературе, католическую часть своей аудитории нёвшательцы в этом жанре баловали редко, хотя, как мне кажется, рано или поздно большинство клиентов натыкалось в каталогах на «Подражание Христу» (L’ Imitation de Jésus-Christ), книгу, выдержавшую более двух тысяч изданий со времени первой публикации в XV веке.
Конечно, чисто количественный анализ дает очень приблизительную картину, но ее можно дополнить за счет пристального чтения переписки с книготорговцами. Заказывая очередную партию товара, они одновременно поддерживали диалог с STN на самые разные темы, представлявшие предмет профессионального интереса: состояние рынка, перспективные издания, новинки, на которые ожидался ажиотажный спрос, любимые авторы, сплетни о коллегах и прочее. Этот непрерывный поток информации был одной из значимых составляющих бизнеса – самых значимых, если уж на то пошло, в обеспечении главной задачи: свести между собой предложение и спрос. В точках, где спрос и предложение встречались, действовали и другие посредники. В истории литературы должно найтись место для контрабандистов, таких как Февр, специалистов по транспортировке грузов, таких как Пион, занимавшихся доставкой commissionnaires, таких как Револь, и торговых представителей вроде Фаварже. Все они зарабатывали себе на жизнь в наименее прозрачных для нас секторах этой распределительной системы, и каждый заслуживает места в повествовании о la littérature vécue. То место, которое занимают сами книготорговцы, заслуживает отдельного внимания. Невзирая на различия в размерах и характере их предприятий, все они укладываются в общую типологическую схему. Несколько состоятельных оптово-розничных торговцев доминировали в регионах, примыкающих к большим городам. Зачастую они принадлежали к династиям потомственных книготорговцев, ладили с местными властями и редко шли на риск, связанный с торговлей строго запрещенными книгами, хотя пиратскими изданиями занимались вовсю: в провинции к таким книгам относились достаточно снисходительно даже после того, как вступили в силу эдикты 1777 года. Вокруг них боролись за выживание владельцы небольших книжных магазинов, торговавшие в розницу, которые часто шли ко дну, если экономическая ситуация в стране ухудшалась, как это имело место в конце 1770‐х и в 1780‐е годы. На внешних границах профессионального поля суетились индивидуальные предприниматели и спекулировали всем, что могло принести прибыль, а еще дальше, уже за границами законности, бродили уличные разносчики или «разъездные торговцы» (marchands forains), у которых всего было понемножку, но лучше всего прочего шли livres philosophiques. Эта общая схема вполне соотносится с теми наблюдениями, которые делал Фаварже, перебираясь из города в город и оценивая степень солидности каждого встреченного им книготорговца. Примерно так же мыслили и сами книготорговцы, когда составляли петиции в государственные учреждения и описывали своих коллег по ремеслу – конечно же, тщательно избегая при этом каких бы то ни было упоминаний о запрещенных книгах316.
Огромное количество книг на этом рынке – может быть, даже большинство – проходило через руки маргинальных торговцев, ведь спрос на книги существовал везде и его попросту невозможно было удовлетворить, оставаясь в рамках правил, принятых книготорговыми гильдиями, организациями, которые не обладали нужными рычагами для того, чтобы провести в жизнь королевские эдикты, и зачастую соучаствовали в торговле пиратскими изданиями вместо того, чтобы эту торговлю пресекать. Если не считать крупных городов, таких как Марсель и Бордо, полицейский надзор за книжной торговлей был малоэффективен. Нелегальные торговцы, подобные Малербу из Лудёна или Лэра из Блуа, вели дела без каких бы то ни было оглядок на местные власти317. Страдали они по преимуществу от нехватки средств, что делало их уязвимыми в условиях экономической нестабильности, а также из‐за склонности ввязываться в слишком масштабные спекулятивные операции в надежде сорвать куш и расплатиться с долгами. Многие из них постоянно балансировали на грани банкротства, многие переступали эту грань, хотя иногда умудрялись возвращаться в дело, особенно в тех случаях, когда привыкали надеяться только на подводу и лошадь, как это было в случае с Ноэлем Жилем по прозвищу la Pistole, который «колесил по Франции» (roulant par la France). Чаще несчастливое стечение обстоятельств заставляло их попросту пуститься в бега, подобно Кальдезегу из Марселя, бросив семью и, как гласила тогдашняя поговорка, «оставив ключи под дверью».
Мир книг в дореволюционной Франции пребывал в постоянном движении. Даже такие вполне солидные книготорговцы, как Робер и Готье, время от времени отправлялись в дорогу с возом книг, чтобы удовлетворить спрос на литературу в маленьких городах и в деревнях. Спрос продолжал расти вплоть до последнего десятилетия Старого режима. Гильдейские структуры, унаследованные от XVII века, справиться с ним не могли. И в серой зоне вокруг официальных институтов – и зачастую вне рамок закона – выросла целая популяция посредников и предпринимателей, готовых взять на себя эту задачу. К 1770 году книжные потоки перехлестнули все барьеры, возведенные когда-то для того, чтобы держать их под контролем.
Профессионалы, которые пытались направлять этот поток и которых время от времени он уносил с собой, заняли особое важное место во французской культуре XVIII столетия. Их сюжет принадлежит истории литературы в самом широком смысле слова. Бальзак в «Утраченных иллюзиях» уловил основные его черты, в том виде, в котором этот сюжет дожил до начала XIX века. Но еще до того, как на сцене появился Бальзак, уже разыгрывалась в полном масштабе «человеческая комедия», персонажи которой обеспечивали бесперебойное поступление книг на рынок идей. То, как каждое из этих действующих лиц исполняло свою роль, и то, как функционировала коммуникативная система, именуемая книжным рынком, – вот два главных предмета исследовательского внимания в этой книге. Рассказанная мною история касается проблемы книжного спроса – проблемы, которая носит эмпирический характер и может быть разрешена. Конечно, решение влечет за собой вопросы более общего порядка, связанные с отношением литературы к революции, вопросы, которые касаются общественного мнения и коллективного действия и о которых можно рассуждать бесконечно. Все они крайне важны, однако в этой книге я предпочел их не затрагивать, поскольку решил ограничить свое исследование проблемами, которые можно разрешить в рамках одной, не так давно возникшей научной дисциплины – истории книг.