Когда наконец была налажена успешная работа во всех частях этой комбинации и тюки с книгами стали приходить в должный срок и в подобающем виде, тон писем от Мосси изменился на более конфиденциальный. Он заказывал только те книги, относительно которых был уверен, что клиенты непременно их купят, но помимо этого у него были еще и собственные вкусы. Он не делал секрета из того, что думает о качестве той или иной новинки, только что вышедшей из печати, – особенно в тех случаях, когда она ему не нравилась. Собрание сочинений Алексиса Пирона не вызвало у него ничего, кроме насмешек: «По мне, так имя автора больше тянет на сенсацию, чем сама книга, которая сплошь набита чепухой». Неумело сделанное издание энциклопедического «Историко-критического словаря» (Dictionnaire historique et critique) Пьера Бейля178 он заклеймил «пафосной нудятиной». Пасквили на Людовика XV и его любовниц он покупал в довольно большом количестве, что не мешало ему придерживаться весьма невысокого мнения по крайней мере о некоторых. «Подлинные воспоминания госпожи графини Дюбарри» он назвал «книгой, которая не стоила труда печатников, на нее затраченного».

Больше всего Мосси интересовали авторы, которые накануне революции так или иначе оказались в центре публичного внимания, чаще всего потому, что подвергались преследованию со стороны властей. Конечно, очень может быть, что он собирал информацию о них из чистой любви к сплетням, но сплетни, распространявшиеся в профессиональном сообществе, были ценным источником информации для тогдашних книготорговцев. Мосси часто просил STN поделиться сведениями о Рейнале, Мерсье и «этом Ленге, о котором не слышал теперь только ленивый», – имея в виду Симона-Николя-Анри Ленге179, журналиста-полемиста, чьи вызывающе смелые нападки на французские власти привели сначала к заключению в Бастилию в 1780 году, а затем к созданию знаменитой книги, описывающей пережитой опыт, «Воспоминания о Бастилии» (Mémoires sur la Bastille, 1783). После того как в 1778 году умер Руссо, основной темой разговоров во французском книжном мире было само существование «Исповеди» (Confessions). Мосси хотел оказаться среди тех, к кому эта книга попадет в первую очередь: «Нам очень много приходится слышать о посмертном издании трудов Ж.‐Ж. Руссо… Прежде всего речь идет о его воспоминаниях о собственной жизни. Говорят также, что прямо сейчас эти воспоминания печатаются где-то в Швейцарии. Такой книги можно было бы заказать и впрямь крупную партию».

В конце концов Мосси удалось заполучить для своего магазина «Исповеди» и другие новые книги Руссо, скорее всего через Женевское типографическое общество. По этой причине Руссо он в дальнейшем заказывал редко, но первые места в списках необходимых ему изданий чаще всего занимают книги тех авторов, о которых он уже упоминал: Рейналя («Философская и политическая история европейских установлений и торговли в обеих Индиях»), Ленге («Воспоминания о Бастилии») и Мерсье («Картины Парижа», «Две тысячи четыреста сороковой год», а также «Мой ночной колпак» (Mon Bonnet de nuit)). В списки также входят некоторые книги утилитарного характера: латинско-французский словарь, учебник немецкого языка, «Трактат о венерических заболеваниях» (Traité des maladies vénériennes). Не обходится и без классики («Басни» Лафонтена, письма госпожи де Севинье), впрочем, представленной мало, и без нескольких сентиментальных романов («Сесилия, или Мемуары наследницы» (Cécilia, ou mémoires d’ une héritière) Фанни Берни, «Приключения несчастного неаполитанца» (Les Aventures de l’ infortuné Napolitain) аббата Оливье180 и «Сентиментальное путешествие» Стерна). Мосси подгонял свои заказы под менявшиеся запросы публики. Конечно, какие-то книги он заказывал у других издателей; как-то раз он упомянул, что иногда запрашивает одно и то же издание у нескольких швейцарских поставщиков просто для уверенности, что к нему она придет вовремя. В целом из всего, что мы узнаем о его методах ведения дел, следует, что по его заказам можно составить достаточно адекватное представление о книгах, пользовавшихся спросом в Марселе.

Конечно, литературные интересы нередко оказывались в тени насущных событий, особенно в том, что касалось Американской войны, – если верить замечаниям Мосси о настроениях марсельской публики: «Она не интересуется ничем, кроме политики». Когда наконец в 1783 году война закончилась, он преисполнился надежд на то, что дела пойдут в гору, но реальность его разочаровала. На протяжении всех 1780‐х годов он продолжал жаловаться на трудные времена. Он попытался использовать пробудившийся во французской публике интерес к Америке и напечатал «Общий курс по американской торговле» (Traité général du commerce de l’ Amérique) и даже сумел обменять пятьдесят экземпляров на подборку книг из запасов STN. Но когда STN начало продавать эту книгу своим покупателям, в ответ пошли жалобы на то, что она уже выходила под другим названием, «Опыт об американской торговле» (Essai sur le commerce de l’ Amérique). Публикация старых книг под новыми названиями в XVIII веке была вполне стандартной издательской уловкой. Получив гневное письмо от STN, Мосси начал было выкручиваться, объясняя, что «между швейцарскими домами» бывали случаи куда более «грязной игры», но в конечном счете признал, что его издание вполне могло быть и «не на сто процентов свежим». Он сбросил цену на партию товара, предложенную им на обмен, в надежде, что они с STN «останутся добрыми друзьями».

К тому времени как конфликт между партнерами был исчерпан, и Мосси, и STN столкнулись с новой проблемой, которая в результате и привела к разрыву торговых отношений между ними. Правительственный указ от 12 июня 1783 года, согласно которому все ввезенные из‐за границы книги надлежало отправлять на досмотр в парижскую палату синдиков, означал неподъемные расходы на доставку грузов из Нёвшателя в Марсель, и вдобавок к этому сам досмотр отныне осуществляли чиновники, враждебно настроенные по отношению к иностранным издателям. Едва узнав об этом, Мосси тут же известил о новой опасности STN и добавил: он положительно не знает теперь, что ему делать. Директивы в этой области, как правило, исходили от Управления книготорговли и проводились в жизнь через палаты синдиков, однако указ от 12 июня был издан Министерством иностранных дел и адресован Генеральному откупу. Поскольку Мосси вел обширную корреспонденцию и всячески прилагал усилия к тому, чтобы добывать скрытую информацию о происходившем в сфере его деловых интересов, он в итоге сделал вывод, что правительство намерено прекратить торговлю не только и не столько пиратскими изданиями, сколько запрещенными книгами, причем провинциальным палатам синдиков оно уже не доверяет и эти обязанности поручит кому-то помимо них. Изданный Министерством иностранных дел указ мог привести к полному закрытию привычного для STN маршрута книжных поставок в Марсель через Лион, да и вообще подорвать операции издательства по всей Франции.

Столкнувшись с этой новой катастрофической реальностью, STN вернулось к более затратному маршруту через Турин и Ниццу и согласилось покрывать расходы по доставке груза до Турина, где у Мосси был свой надежный агент. Особенно Мосси хотел получать те запрещенные книги, которые в то время пользовались у публики ажиотажным спросом и о которых речь уже шла выше, – «Философская история» Рейналя, «Воспоминания о Бастилии» Ленге, «Картины Парижа» Мерсье и анонимный пасквиль под названием «Английский шпион». STN удалось доставить ему новые тюки с книгами в 1784 году, но туринский маршрут занимал слишком много времени и был чрезмерно дорог. В декабре 1785 года он сообщил, что агенты Генерального откупа конфискуют все тюки с книгами, которые идут через Ниццу. Если STN хочет продлить их торговые отношения, товар придется поставлять через Лион, откуда его можно будет безопасно перенаправить на юг под видом внутренних перевозок – конечно, при условии что он успешно пройдет через лионскую палату синдиков. Однако STN не сумело договориться о контрабандных перебросках, уже успев к этому времени отказаться от услуг Револя, и переписка с Мосси прерывается к марту 1786 года. Его последнее письмо свидетельствует о том, что он по-прежнему главный петух в марсельском книготорговом курятнике и все так же покупает книги у иностранных издателей, хотя на перспективы своей отрасли смотрит пессимистически: «У нас не осталось никаких сомнений в том, что на пути книжной торговли стоят совершенно непреодолимые препятствия, – как и в том, что через десять лет все розничные книгопродавцы будут разорены».

Кальдезег и Мосси занимали противоположные позиции в мире марсельской книготорговли, примерно так же, как Сезари и Риго в Монпелье, Бюше и Год в Ниме, – с той разницей, что Кальдезег еще и принадлежал к самым городским низам. Он начал с нуля, создал небольшое предприятие, безудержно рисковал и в конечном счете потерял все. Папка с его письмами в архиве STN занимает совсем немного места, но если сопроводить ее достаточным количеством материала, почерпнутого из других источников, она поможет получить представление о том, каких превратностей была полна жизнь в нижних слоях розничной книготорговли.

Кальдезег даже не упомянут среди книготорговцев, перечисленных в торговом альманахе за 1777 год, то есть за тот самый год, когда он вступил в переписку с STN. Получив каталог, он попросил прислать ему небольшую подборку книг. В самом конце письма указан вид литературы, интересовавший его больше всего: «Мне будут нужны философские книги. Не уверен, что вы сможете такие для меня найти». Если же издательство сможет отыскать все, что ему требуется, то он хочет четырнадцать самых известных (на тогдашнем рынке) запретных книг, включая порнографию (например, «Историю отца Б…, привратника картезианцев»), антирелигиозную литературу («Трактат о трех самозванцах») и политические пасквили (например, «Анекдоты о госпоже графине Дюбарри»). Сами перечисленные названия свидетельствуют о том, что предприятие Кальдезега было основано на торговле нелегальными книгами. В отличие от Мосси, для которого livres philosophiques были чем-то вроде пряностей, которыми можно было слегка приправить свои заказы, Кальдезег воспринимал их как основное блюдо. Конечно, он заказывал и другую литературу: сборники историй для детей, легкие романы, популярные воспоминания Бомарше о его судебном процессе и даже книги по политической теории, вышедшие из-под пера таких стандартных для того времени авторов, как Пуфендорф, Бурламаки, Ваттель и Мабли181. Но заказывал он всегда понемногу, и вскоре после того, как ему был отправлен первый груз, в STN начали возникать сомнения насчет его «солидности».

Груз достиг места назначения 14 мая 1777 года, после того как долго, на протяжении едва ли не четырех месяцев, преодолевал многочисленные препятствия на контрабандном маршруте, пролегавшем через Франш-Конте и Долину Роны. Сначала он задержался в Понтарлье – скорее из‐за некомпетентности нанятого STN агента по доставке, чем из‐за каких-то приграничных трудностей, – а затем застрял в Лионе. Клоде, тогдашнему агенту STN в Лионе, стоило огромных усилий провести товар через палату синдиков (chambre syndicale), инспектор которой, к несчастью, на тот момент проявлял удручающее рвение при исполнении должностных обязанностей. Клоде пришлось перемешать листы в пачках, скрывая истинное содержимое тюка, и прождать несколько недель, пока не представилась возможность обойти досмотр. Когда он отправил Кальдезегу счет за свои услуги – 6 ливров «страховки» за каждую сотню фунтов, – то был уверен, что заработал пóтом эти деньги до последнего су. Но Кальдезегу подобные расценки показались возмутительными, и он обрушился с упреками на STN. Лионские контрабандисты работают отвратительно, писал он, слишком безответственно, слишком медленно, да еще и просят за это большие деньги. Но сами книги привели его в восторг. Он хочет получить еще и по адресу самого STN ничего, кроме восхищения, высказать не может: «В письмах ваших вы настолько любезны, что, по правде говоря, было бы очень неплохо, если бы в книжной торговле ваша фирма осталась единственной крупной фигурой».

Натренированное ухо сразу уловило в этих чересчур восторженных интонациях подозрительные нотки, особенно с учетом того, что Кальдезег не смог приложить к письму и квитанции о получении груза обычное в таких случаях финансовое обязательство (billet à ordre или lettre de change). У него была отговорка на этот счет. Книготорговцы часто откладывали платеж до тех пор, пока не «проверят» состояние груза, разобрав листы по порядку. Эта работа требует времени, пояснил Кальдезег, если принять во внимание, что листы в тюке старательно перепутаны в Лионе. Не согласится ли STN, если на своем векселе он проставит в качестве срока погашения не один год, а два? Это предложение STN отвергло наотрез. Солидный книготорговец мог поторговаться за отсрочку платежа до заключения сделки, но нельзя было менять условия задним числом. Кальдезег вроде бы принял отказ со спокойным сердцем. В ответном письме он дал понять, что прекрасно отдает себе отчет в том, насколько важна здравая финансовая политика. Поэтому пусть в STN не сомневаются: он делает все от него зависящее, чтобы избежать задержек по выплате долга, и потому отменяет заказ, который как раз собирался послать в Нёвшатель. Что же касается векселя, то он пришлет его немедля, как только книги вернутся от переплетчика, который, кстати, взял на себя и задачу по раскладке листов. Через четыре месяца после получения груза, 1 сентября, Кальдезег наконец отправил вексель на 468 ливров и заявил, что теперь беспокоиться не о чем.

Между тем именно в это время у STN как раз и появились основания всерьез обеспокоиться тем, заплатит ли он по этому векселю, когда придет срок погашения: дело в том, что, пока Кальдезег слал из Марселя восторженные письма, из Лиона от Клоде приходила информация куда менее обнадеживающая. Самое тревожное сообщение поступило от одного из марсельских корреспондентов Клоде, который охарактеризовал Кальдезега как «мерзкого субъекта; и мы бы никому не рекомендовали оказывать ему хоть какое-то доверие»182.

Клоде прекрасно знал, как нужно реагировать на тревожные сигналы. Контрабандой он занимался давно и вполне профессионально и с маргинальными книготорговцами, которые оставляли издателей с непогашенным векселем на крупную сумму, сталкивался не раз. Он предупредил STN, что в данном случае доверять нельзя ни единому слову, и, чтобы подкрепить свои слова, переписал второе сообщение, полученное им от марсельского приятеля. Там была исчерпывающая характеристика Кальдезега, которая заслуживает того, чтобы привести ее полностью183:

К концу года в STN уже успели понять, с какого рода клиентом они на этот раз связались. Издательство перестало отправлять Кальдезегу книги и занялось его векселями, поскольку до сих пор не получило ничего, кроме обещаний и долговых расписок, ни одна из которых не была оплачена. Когда в августе 1778 года в Марсель приехал Фаварже, он сделал все, что было в его силах, чтобы превратить эти бумажки в живые деньги. Срок платежей по ним давно уже вышел, но Кальдезег находил все новые и новые причины для очередной отсрочки, а в магазине его не оказывалось ровно в тот момент, когда туда приходил Фаварже. Устав играть в прятки с «самым отъявленным лжецом» во всем Марселе, Фаварже в конце концов обратился к прокурору и к местному специалисту по выбиванию долгов. И даже после этого ему не удалось получить ничего, кроме первоначального платежа в 150 ливров, и он был вынужден покинуть город с очередным неоплаченным векселем на руках – на сумму в 400 ливров. Дав выход раздражению в дневнике, он подвел итог: «Этот Кальдезег – настоящий мерзавец, и нам больше не следует иметь с ним дело ни при каких обстоятельствах».

Этих 400 ливров STN так никогда и не увидело. В феврале 1779 года до директоров дошло известие о том, что Кальдезег исчез, оставив после себя жену и огромные долги. В июле пришло письмо от одного из его друзей, с попыткой объяснить ситуацию: Кальдезег бежал в Кадис, но теперь хочет вернуться и воссоздать свое предприятие. Если кредиторы спишут 85 процентов долга, он будет работать не покладая рук, чтобы выплатить остальное. Он молод, трудолюбив и преисполнен решимости начать все с чистого листа, если ему дадут хотя бы полшанса184.

В сентябре уже сам Кальдезег развил эту тему в письме, отправленном на адрес STN из неведомого убежища. По его словам, он просто поддался панике, поняв, насколько быстро растет его долг. Он вложил 10 000 ливров в спекулятивную сделку и потерял эти деньги, так что перспектива оказаться в долговой тюрьме стала вполне реальной. В итоге он почел за лучшее сбежать, взяв с собой только два верхних платья, дюжину сорочек и четыре ящика книг, которые намеревался сбыть в Кадисе. Он тешил себя надеждой, что жена сможет продолжить его дело, поскольку он оставил ей целый склад с книгами стоимостью в 19 000 ливров, а также подумал, что кредиторы могут списать примерно половину накопившихся к этому времени долгов. Но по прибытии в Кадис он получил письмо от друга и узнал, что жена вернулась к своему отцу, который позволил арестовать все его имущество, чтобы спасти то, что осталось от ее приданого. Друг предупредил, что, если Кальдезег не хочет, чтобы все его добро пустили с молотка, ему лучше вернуться на первом же корабле. Он так и сделал, но по прибытии обнаружил, что аукцион уже состоялся, а потом еще и тесть обвинил его в том, что он сбежал, прихватив с собой три четверти имущества. Защищать свое достоинство в суде он не мог, «потому что я больше не свободен». Однако он мог бы все начать заново, опираясь на то, что у него осталось. Просил он всего лишь о том, чтобы издательство снизошло к нему в его злоключениях – то есть согласилось пожертвовать 85 процентами долга. Он отдает себе отчет в том, что оно наверняка получило несколько весьма нелицеприятных отзывов о нем, но эти отзывы наверняка сильно преувеличены: «Причиной моих несчастий стали не столько легкомыслие и разгульный образ жизни, сколько честолюбие… Я молод и стану трудиться изо всех сил, чтобы вернуть деньги каждому, кому должен, и когда-нибудь восстановить свое доброе имя, если вы сами не принудите меня бежать из страны и отправиться искать смерти на Антильских островах».

Конечно, имелась некоторая вероятность того, что Кальдезег писал от чистого сердца, но он был достаточно осторожен, чтобы не сообщить обратного адреса. Возможность ареста и злостного банкротства была весьма высока, и рисковать он не хотел. Так что предложение STN согласиться на поэтапный план выплаты долга поступило через его приятеля по фамилии Изоар, который параллельно прислал несколько писем с уверениями в том, что Кальдезег писал все это совершенно искренне и что большинство других кредиторов согласились на компенсацию пятнадцати процентов долга. В конце концов, это лучше, чем ничего. Кальдезег вернулся к этому разговору в следующем письме, написанном пару месяцев спустя. Конечно, он уже успел заручиться согласием многих на свое предложение, писал он, но он готов предложить STN двадцать пять процентов вместо пятнадцати, «в глубокой тайне».

Припертые к стенке должники время от времени заключали секретные сделки с несколькими кредиторами для того, чтобы заполучить их подписи под соглашением о списании части долга, а затем с помощью этих подписей заставить принять соглашение остальных кредиторов, оказывавшихся в менее выгодных условиях. Нёвшательцы не первый день занимались своим делом, чтобы попасться на такую наживку. Они попросили знакомого марсельского купца выяснить, как в действительности обстоят дела, и тот сообщил, что Изоар до сих пор не может похвастаться ни единой подписью под соглашением о выплате части долга. Так что план Кальдезега выглядел лишь «очередной попыткой обобрать своих кредиторов, поскольку все его прежнее поведение, несомненно, выдает в нем человека бесчестного»185.

Эта информация никак не способствовала тому, чтобы в STN с пониманием отнеслись к последнему письму от Кальдезега, полученному в январе 1780 года. Он отчаянно нуждается в ответе из Нёвшателя, писал он. Держаться больше нет сил. Отказ или согласие со стороны STN решат его дальнейшую судьбу, поскольку, если ему не удастся заручиться достаточной поддержкой со стороны кредиторов, то иного выхода, кроме бегства, он не видит, как бы ни пострадала при этом его честь. «Свободу свою я предпочту всем почестям мира, и если я буду вынужден пойти на этот шаг, то всегда смогу сказать, что меня к нему принудили беспощадные кредиторы». Удостоить его ответом в STN не сочли нужным и более никогда о нем не слышали.