Дракон дохнул.

Не огнем, не жаром, но… горячим ветром обняло и закружило, едва не сбило с ног. И Емелька побежал бы, пожалуй, если бы ноги его послушались. А раз не слушались, то он и остался.

– Меня Емельяном нарекли… хотя нет, вру… это другое имя, дареное, а звать меня Нежелан… мамка моя не больно-то желала, чтоб я появлялся. А я вот…

Дракон наклонил голову.

Слушает.

– Я знаю, что ты пришел за мной, но не понимаю зачем… ты скажи, и я сделаю, что ты хочешь.

Емельян замолчал, не зная, что еще сказать. Понимает ли его дракон? Или он так… примеряется? Жрать станет? Хорошо бы целиком проглотил, у него вон пасть такая, что и тур поместится, Емелька ему вовсе на один зуб…

Дракон тихонько вздохнул.

И голову вытянул.

Глаза его – каменья драгоценные, бурштыны, которые еще слезами моря именуют. И в них надобно глядеться, что в омуты… драконы разговаривают глазами, это если с людьми. Меж собой-то иначе, но их языка Емельян не поймет.

Никто не поймет.

А с людьми… не так много их было, тех, кто смел заглянуть дракону в глаза. И выдержать взгляд. И главное, услышать… люди слышат то, чего желают.

Емельян вот…

Он слушал рассказ дракона, который был краток и ярок.

И молчал.

И… и когда молчание стало тягостно для всех, сказал:

– Хорошо. Я пойду с тобой. Если моей силы хватит, чтобы источник ожил, я ее отдам. Мне не жаль.

С тихим шелестом развернулось крыло, и дракон заворчал. Ворчание это и удивление, и недоверие заставили Емельяна улыбнуться:

– Мне действительно не жаль… вы не должны были уходить из мира. Это было… неправильно.

Он коснулся крыла, которое пусть и полупрозрачное, но было мягко и тепло.