– Понятно. Кстати, скажи, почему он все время таскает с собой полевую сумку, даже тебе ни на минуту не оставляет ее?

– А-а! – усмехнулась Тамара. – Там у него наган. Он всегда берет его с собой в полевые поездки.

– Ну, а когда он вывозит в поле тебя – свое главное сокровище, ему тем более нужно оружие. Чтобы тебя не умыкнули. И чтобы ты не вздумала убежать. А то кругом столько желающих!

– А то как же? – смеясь, подтвердила Тамара. – Вот и ты тоже!

Свои слова она дополнила поцелуем.

– Какому риску я, оказывается, подвергаюсь, целуя жену вооруженного мужа, находящегося совсем рядом! Давай еще?

Она не возражала. И они еще и еще сливались в поцелуях, прежде чем расстаться навсегда.

Казалось бы, после этой встречи Михаилу больше всего должно было запомниться лицо Тамары, ее глаза, податливые губы и тело, ее умение целоваться. Но нет, рядом с ее именем в памяти сначала возникал образ Эдика и только потом – самой Тамары. Почему этому человеку, источенному многолетней любовной болезнью, до сих пор не встретилась достойная, любящая и сексапильная женщина, которой он мог бы посвятить себя и в ответ обрести свое счастье? Ведь в геологии часто встречались именно такие представительницы лучшей и прекраснейшей половины человечества. Михаил сам был знаком с некоторыми из них. Первой была мать его одноклассника Гоши – Любовь Викторовна. У Михаила никогда не возникало никаких «криминальных» чувств и неприличных влечений – просто она ему очень нравилась, внушая уверенность в своей порядочности и надежности, как и в том, что ее внешняя стройность и красота вполне соответствует внутренней. Потом, уже в студенческие годы, он через Гошу, ставшего потомственным геологом, познакомился с прекрасной девушкой из геологоразведочного института. Ее звали Риточка Фрейберг, и Гошка ухаживал за ней. Через год в альплагере «Алибек» Михаил познакомился еще с двумя обаятельными девушками из геологоразведочного – Майей Влодавер и Лилей Кутюриной. О них тоже было приятно вспоминать, хотя он за ними тоже никогда не ухаживал. В отличие от них, в Тамаре Белецкой чувствовалась не только благая женская сила, но и немалая хищность. Да, она имела право на счастье, как и любой сущий. Но зачем же было тратить свою бесценную жизнь на борьбу и поддержание своей тирании, если она лишь калечила психику любящего мужа, не давая никаких шансов на счастье себе самой? Возможно, это была уже глубоко укоренившаяся болезнь. И именно болезнь оказалась в основе семейной системы издержек – бессмысленных издержек духа, нервов и физических сил. Именно это заменило собой то, что «по идее» должно было бы быть в нормальном семейном союзе: постоянное влечение друг к другу, взаимная поддержка во всех обстоятельствах, как хороших, так и плохих, общие источники воодушевления, взаимное обогащение мыслями, впечатлениями, житейским опытом – и тогда НЕПРОХОДЯЩАЯ ЛЮБОВЬ при условии, что она и начиналась со взаимной любви как неодолимой и возвышающей страсти. Только в сказках последнего условия было достаточно для счастья, представляемого стандартной сказкой: «И стали они жить – поживать, да добра наживать». Современному человеку подобного счастья давно было мало. Начальную любовь приходилось поддерживать взаимными усилиями супругов, иначе она выветривалась, выдыхалась, и дело как минимум кончалось взаимным безразличием, а как максимум – полным крахом созданной по любви семьи. Впрочем, и до создания семьи влюбленные доходили не обязательно.

Машинистка Таня была совсем не похожа на Тамару Белецкую. Впервые увидев ее в информационном центре Антипова, Михаил тотчас воспринял две вещи. Во-первых, ее бюст – нечто предельно близкое к идеалу красоты в крупном исполнении. Во-вторых, ее лицо, не столь удивительно красивое, как ее бюст, но исполненное притягательной силы.

Начальница машбюро Надя представила ему новенькую:

– Моя подруга Таня. Начала работать у нас.

Они пожали друг другу руки. Ладонь у Тани оказалась теплой и влажной – это как-то не соответствовало главному в ее образе. Однако рядом со столь очевидным достоинством любые мелочи отступали на задний план. Около такой женщины невольно хочется притормозить, найти повод для разговора и лучшего узнавания, а там, глядишь, может получиться что-то еще… Бывая в машбюро со своими бумагами, Михаил нередко заставал Таню одну, без Нади. А наедине, конечно, хотелось не только беседовать. И Таня не уклонилась, когда однажды Михаил обнял ее и прижался к ее торсу. Значит, ему не показалось, что Таня тоже тянется к нему. К тому времени Михаил уже знал, что она замужем, и у нее есть дочь. Знал и то, что она долго страдала от какой-то болезни – от какой, он так и не спросил, а она не сказала. Но, видимо, из-за нее в лице осталась бледность как печать чего-то с трудом перенесенного и почти постоянная влажность рук. Михаил спросил, любит ли она своего мужа. Таня отрицательно покрутила головой.

– До него ты любила другого?

– Да.

– Очень сильно?

– Очень. Как только могла.

В тот момент Михаил смотрел на нее сбоку-сверху и понимал, что перед ее взглядом, обращенным к стене, вновь возник облик того, любимого ею.

– Это было взаимно? – осторожно, боясь быть бестактным, спросил Михаил.

– Взаимно, – подтвердила Таня.

– Славу Богу, – облегченно выдохнул Михаил, вспомнив за этот миг о Тамаре.