– Тебе нужно было обязательно рассказать все кому-то. Такие вещи нельзя держать в себе. Мой психотерапевт сказал бы, что такой травмой обязательно надо поделиться.

– Это не было травмой. – Мои глаза становятся круглыми. – Это была всего лишь ссора. Он просто сказал нечто подлое. Я во всей этой истории вел себя как сумасшедший. Я же подстриг волосы и вообще относился к этому как к роли.

– Не надо, – возражает Марк. – Не надо говорить, что то, что произошло с тобой, яйца выеденного не стоит или что ты заслужил это. Человек, которого ты любил, сказал тебе нечто ужасное. Это травма.

– Он сказал так, потому что его родители твердили ему это долгие годы.

– Это его не оправдывает, – говорит Марк. – Ужасные вещи, что происходят с нами, не могут служить оправданием для того, чтобы поступать так с другими людьми. Хотя это может помочь простить его… если он готов извиниться. И измениться.

– Не знаю, хочу ли я этого.

– Потому что в таком случае ты по-прежнему будешь любить его, а он по-прежнему будет беситься из-за того, что ты устроил ромком на виду у всего лагеря, ничего не сказав ему?

Я вздыхаю:

– Ага.

– Похоже, тебе тоже нужно извиниться.

Мы дошли до столовой, и Марк открывает дверь. Там полно народа, я смотрю туда, где обычно сидит Хадсон. Он же смотрит прямо на меня, наши взгляды скрещиваются, и я чувствую, как во мне поднимаются самые разные эмоции, будто полчище зомби продирает себе путь с кладбища. Я обижен, и зол, и виноват, и печален, и по-прежнему люблю его. И все, чего я хочу, это подойти к нему и обнять, потому что вижу, что его одолевают такие же зомби.

Но я не могу. И потому я отвожу взгляд, и эмоции утихомириваются. Они не исчезают. Просто их становится легче игнорировать.

– Что ты думаешь о костюме Паз для «Испанской розы»? – спрашивает Марк, не заметив того сражения, что только что разыгралось во мне. – Мне кажется, его нужно сделать более афро-бразильским, но, честно говоря, я не знаю, что это такое.

– Спроси Паз. Она должна знать.

– Сделай это сам. А потом Чэрити пусть внесет изменения, если понадобится. Я доверяю тебе.

– Спасибо, – улыбаюсь я, но чувствую взгляд Хадсона на своей спине, и из-за этого мне кажется, что все звуки приглушены. Я улыбаюсь и смеюсь на протяжении всего обеда, но это опять лишь игра.

За обедом я разговариваю с Паз о ее костюме и передаю ее пожелания Чэрити во время занятия в домике ИР. Чэрити, по счастью, не взирает на меня тем жалостливым взглядом, что остальной лагерь. Вместо того она сосредоточивается на работе и добавляет красно-золотые полоски узорчатой ткани и красные перья к платью Паз.

После ИР я не иду на спортивное занятие, а возвращаюсь в театральный домик. По расписанию занятия сейчас нет, но все продолжают приходить туда, чтобы дополнительно порепетировать с Кристал или проработать с Марком какие-нибудь сцены. Вторая половина лета – горячая пора для постановки спектакля, и ребята репетируют столько, сколько могут, чтобы все получилось хорошо. Я радуюсь тому, что у меня появилась цель. Когда я работаю над костюмом с Чэрити или смотрю номера с Марком, то забываю о Хадсоне. Во мне все еще остается то пустое место, которое прежде было заполнено звездами и болит, но я уже не обращаю на него прежнего внимания, раз мне нужно заботиться о многих других вещах. Но звезды вновь появляются во мне, когда Марк с одобрением кивает, слушая мой рассказ об изменениях в костюме Паз, или же когда Джордан говорят: «Да, мы поняли, и нам это нравится» в ответ на мое предложение подумать о «Всей любви впереди» не просто как о песне о прогулке и вечеринке, но как о походе в клуб квиров в маленьком городке. Это замечание сказывается и на их игре в целом, и Марк сжимает мое плечо со словами: «Как умно было с моей стороны назначить тебя ассистентом режиссера». Каждое такое мгновение – звезда, и они начинают заполнять меня.

Потом наступает время плавания, и Марк отправляет меня в бассейн.

– Вам нужно расслабиться после такого долгого дня, – говорит он мне и другим ребятам, работающим над спектаклем. – Идите поплавайте.