Сократус что-то говорил. Бубнил. Нечто еще более усыпляющее…

– Червоточин… примары… Тахмасиб…

Минотавр упал, сраженный сном. И некто огромный, теплый, близкий доставал его из ледяной бездны, приговаривая:

– А кто у нас тут звездорожденный? Кто у нас такой маленький? Кто у нас такой мокренький?

Огромный, теплый, близкий, позабытый давным-давно, в какой-то иной жизни.

К нему, лежащему, а вернее – распростертому на спине, словно после изнурительной и проигранной жизни, подошла крошечная тень, присела на корточки, и только тогда скудный свет горелки прояснил знакомый лик – Нить! Она внимательно разглядывала его темными глазами, без единой искорки, удивляясь и восхищаясь тому, что видела перед собой:

– Вот ты какая – благовесть! Гипостазис Червоточина! Демиург мироздания! Властитель Лабиринта!

Она продолжала и продолжала награждать его эпитетами. Их он не понимал, хотя, судя по выражению, с каким Нить их произносила, Минотавр обретал все новые и новые достоинства, немыслимые для иных живых существ. Его это изрядно раздражало, но он не мог прекратить славословие. Каждое слово привязывало его тончайшей нитью к крохотным колышкам, вбитым в почву. Каждую из нитей ничего не стоило порвать, но вместе они скручивались в неодолимую силу крепчайших канатов.

Рядом с сидящей Нитью возникла огромная фигура-без-головы. На ее месте клубилось черное облако. Однако это нисколько не мешало фигуре-без-головы говорить:

– Смешение с лягушкой хуже смешения с быком, не так ли, демиург? Не знаю, поможет ли тебе свирепый облик, но, надеюсь, не зря гипостазировал себя в тебе, и вместе мы отыщем выход из лабиринта, чего бы это ни стоило…

Минотавр хотел спросить, что имеет в виду фигура-без-головы, но темное облако на ее плечах выбросило протуберанец, объявший Нить. Ее нисколько это не обеспокоило, она лишь прижала лицо к коленям, и чернота полностью поглотила отпрыска.

Минотавру казалось, будто на мгновение захлопнул веки. Однако за крошечный промежуток мир преобразился. Минотавр лежал, полузанесенный черной пылью. Она языками переваливалась через него, поглотив ноги, торс, добираясь до груди и рук. Пришлось приложить силу, вырвать из сыпучих объятий торс, а затем и ноги – одну за другой. Поднявшись, Минотавр осмотрелся и поначалу решил, что сталки и Оракул воспользовались его внезапным приступом сна и сбежали. Никого и ничего вокруг. Только груда хлама на том месте, где возвышался гипостазис.

Это и был Оракул. Вернее то, что от него осталось.

Цепь! Где цепь с пристегнутыми к ней сталками? Осмотрев все вокруг, Минотавр отыскал и ее. Сохранились лишь некоторые участки, два-три звена, сцепленные вместе, да и то – ткни копытом, и развалятся. Кислотные дожди не пощадили металл. Кости сохранились ни в пример лучше.

Ни один из сталков не ушел, не высвободился, хотя, как казалось Минотавру, сделать это было проще простого. Но нет. Он два раза пересчитал костяки, и оба раза счет сошелся.

Все. Все до единого.

Если только это не какой-то обман, иллюзия, галлюцинация, вроде той, что приближалась к тому месту, где возвышался глыбой Минотавр, подняв с поверхности выбеленный череп того, кого при жизни звали Сократусом. Череп таращился на Минотавра пустыми глазницами и скалился, неспособный ответить ни на один вопрос. Гул нарастал, и Минотавр отбросил череп, выпрямился, сжал кулаки, готовый с голыми руками вступить в схватку с атомным танком, похожим на огромного жука из-за выпущенных боковых манипуляторов. Они помогали машине преодолевать глубокий черный пепел, торчали лишь вершины наиболее высоких холмов, удивительно похожих на теменные кости колоссальных черепов, погребенных под пеплом.