— Я не горжусь этим, мадемузель, но… да.

Алиенора невольно восхитилась этим молодым нахалом. Его взгляд был таким сокрушенным, таким несчастным — и точно в направлении ее племянницы. Так и хотелось разузнать все поподробнее и… э-э-э… утешить. Судя по переполненным волнением глазам племянницы, действовало безотказно.

При том, что сын Кузнеца напоминал свой собственный клинок — худой, длинный, острый — и безобидным не выглядел совершенно. Чертовы глаза.

Больно. Больно… Боль…

“Ну что ж, пора домой?”

Тьма.

Они сложили ему на груди руки, положили на верстак и только там мастер Шойдле наконец закрыл ему глаза.

Тишина распространялась по заводу, как круги от камня по воде.

— Что ж. — глухо сказал старшина литейщиков. — Пора, стало быть, нам как-то самим… Своим умом жить.

— За Железной Рукой-то послали? — спросил кто-то.

— Да послали, послали…

Снова молчание, почему-то очень заметное в грохоте работ.

— Где хоронить-то будем?

— Не любил он землю-то… И сырость не любил.

Шойдле, как всегда когда не знал, что происходит и что делать — оглянулся на печь. Печь. Вот, стало быть, и память и…

— А что, мастер фон Цуппе, — также глухо спросил литейщик. — Готов ли ты провести лучшую возможную плавку на все времена?

— Сколько даст Господь сил — готов. — Не сразу, но ответил металлург, посмотрев вслед за ним на печь. Лицо обычно спокойного мастера как-то дергалось. — А вы, мастера, готовы ли достойно такой металл в изделие превратить?

— Уж ты не сомневайся. — сумрачно ответили ему вразнобой. — Металл дай, а мы не подкачаем.

— Франц!!! — заорал Цуппе, распрямляясь на глазах. — Дай знать на воздуходувку!! Через два часа начинаем! Что встали, олухи царя небесного?! По местам!

Как всегда, когда работы начались, все оказались заняты — кроме организатора. Шойдле подумал, и пошел по всей цепочке. Завернул к пудлинговщикам. Там срочно меняли наковальню. Новая уже стояла на месте.