Но, если бы я приехал раньше, то никто бы не пострадал. Пока я звонил в дверь квартиры Вероники и метался вокруг ее дома, драгоценные минуты были потеряны. Они стоили моему брату жизни….
– Вы были правы, – я наклонился к Нике и прошептал так, чтобы только она могла услышать. – И Стас, и ты. Я не должен был оставлять его. Ни в восемнадцать лет, когда бросил одного после смерти родителей, ни сегодня днём.
Вероника, повернув голову, взглянула на меня блестящими глазами, ручейки слез потекли по щекам. Она сжала мои пальцы крепче, когда я прижался щекой к ее волосам. До отчаяния вдруг хотелось снять с нее маску, подхватить на руки и унести подальше отсюда. Так далеко, где никто и никогда не сможет найти и потревожить нас.
– Прости меня. Это я во всем виноват, – прошептал я хрипло. Сердце забилось в груди оглушительно и больно. Я смотрел на нее целую вечность и знал ровно столько же. Она не могла мне ответить, но я и не ждал… В ее глазах я – первоисточник кошмара, в который оказались втянуты судьбы многих людей, а выжить удалось только нам двоим. Я вдруг четко осознал причины моего необычайного везения. Судьба берегла меня, одаривая многими благами, которых я не просил, но лишь с одной целью…. Ударить больнее сейчас. Если бы вся моя жизнь была сплошным страданием, я бы не хотел так отчаянно сохранить ее. Чем выше гора, с которой ты летишь в пропасть, тем меньше шансов на спасение. Я забрался очень высоко, и мое стремительное крушение с каждым новым днем набирало обороты.
В приёмном покое Веронику все-таки от меня оторвали. Ее отвезли на общее обследование, а я остался один в больничных коридорах, где потерянно бродил из угла в угол, не находя себе места. Я мерял нервными шагами коридор, мотался из стороны в сторону, натыкаясь на медперсонал и пациентов. Измученный, оглушенный, я не справлялся с нагрузкой, а сердце и душа разрывались на части от понесенных потерь. В какой-то момент я снова упустил связь с реальностью, погрузившись в бесконечные воспоминания последних трагических событий. Я искал ответ, объяснение, оправдание – и не находил. Я хотел понять, как атеист и скептик, вроде меня, оказался в эпицентре мистической заварушки с проклятым золотом – и не понимал. Я пытался убедить себя в том, что не сошел с ума и со временем смогу найти логическую версию произошедшему – и сам себе не верил. Я думал, что самое страшное с нами уже произошло – и ошибся.
Спустя пару часов мои скитания закончились. Веронику перевели в палату, лечащий врач после подробного допроса заверил меня, что уже утром я смогу её увезти домой. Домой…. Странно осознавать, что у меня самого больше нет дома, нет брата, а впереди неизвестность и похороны…
Квартира выгорела не полностью и подлежит восстановлению, но был уверен, что жить в ней больше не смогу.
Я должен разобраться в том, что там произошло. Что случилось в течение пары часов, которые прошли от моего последнего звонка Веронике, когда я просил ее перезвонить мне, до звонка консьержа с сообщением о пожаре.
Какого черта их с Артемом понесло в мою квартиру, что они там искали?
Я оказался на месте через несколько минут. Бежал бегом, бросив машину. Полиция, спасатели и пожарные уже прибыли. У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло, когда я услышал, как Ника кричит и просит о помощи, барабаня в запертую дверь. Мои попытки открыть ее своим ключом ни к чему не привели, замок был заблокирован изнутри.
То, что я увидел, когда спасатели вскрыли дверь в горящую квартиру, повергло меня в ужас. Раскаленный едкий дым клубами повалил на площадку. Надев защитную маску, я, вопреки требованиям пожарных оставаться на месте, ворвался внутрь вместе с ними. Задыхающаяся, обессилевшая Вероника лежала в коридоре, прикрывая лицо мокрым полотенцем. Она показывала пальцем в сторону моей спальни. Из-за закрытой двери уже вырывались языки пламени. Ника хрипло кричала, что Артем там, что его нужно вытащить оттуда…. Но было слишком поздно. Комната выгорела дотла и в ней остались все тайны и секреты, которые мы с Артемом так и не успели раскрыть, все слова, которые не успели сказать…
Я любил его. Родители давно погибли и любить мне по факту было больше некого. Артем – единственный, кому было не плевать на меня, кто никогда не завидовал, ничего не ждал, кроме меня самого…. Он нуждался во мне, в моем одобрении, в близком человеке рядом, хотя бы иногда. А я… Однажды вытащив его из героиновой зависимости, решил, что выполнил долг и пошел дальше покорять вершины, оставив неудобного, сложного, странного брата наедине с самим с собой. Нет, не проклятые монеты убили его, а я сам. Своим равнодушием, неверием, отрицанием.
Я бросился туда, прямо в пламя, но меня удержали, остановили. Я опоздал. Я видел, как его выносили…. Парня, который не сделал в жизни ничего плохого, предпочитая вымышленным иллюзиям серую недружелюбную реальность. И я виноват даже в этом. В том, что не показал, что жизнь может быть интереснее и ярче грез. Но что я мог рассказать ему? О том, как умирал каждую ночь и заполня свои дни бурной деятельностью лишь для того, чтобы не думать, не анализировать, не позволить безумию углубиться в моем подсознании? Оказалось, что я сам не жил, а сейчас, когда каждый день умирают мои близкие и друзья я понял, что хочу, очень хочу жить.
Это осознание особенно остро ощущалось, когда я смотрел на Веронику, затерявшуюся под белым одеялом на больничной койке. Она все еще не могла говорить и тяжело дышала в кислородную маску. Я сидел рядом на стуле, как верный сторожевой пес, не задавая вопросов, в полнейшей тишине. Мы молча смотрели друг на друга, она безмолвно плакала, а я вдыхал аромат жасмина и перебирал пальцами ее шелковистые волосы.
Глава 21
Суббота
Для каждого дня недели, кроме воскресенья, у моего подсознания заготовлен свой кошмар. Сюжет не меняется с шестнадцати лет. Именно в этом возрасте у меня начались повторяющиеся ночные приступы. Они не появились мгновенно. Все началось с воскресенья. Я запомнил, потому что утром мне нужно было ехать на важные спортивные соревнования. После неудачного казуса с девчонкой, когда нас застукала ее полоумная бабуля в летней пристройке, я попал домой почти под утро и сразу вырубился. Первые розоватые отблески рассвета уже заглядывали в спальню, когда я внезапно открыл глаза. Комната была в черном дыму, языки пламени пожирали обои, картины, ковры, подбираясь ближе… Все казалось настолько реальным, что я чувствовал запах гари, слышал треск, с которым огонь распространяется по спальне, обжигающий жар, горечь во рту и нестерпимую боль в тот момент, как пламя добралось до моего тела. Я не мог кричать, не мог пошевелиться… Я сгорал заживо, задыхался, широко раскрытыми глазами глядя в пылающий потолок. Агония была мучительной, невыносимой… Я рычал сквозь стиснутые зубы и продолжал гореть, запах горящей плоти и черная пелена перед глазами… А потом тьма, безмолвие, тишина….
Очнувшись от кошмара, я несколько минут непрерывно кричал, все еще ощущая невыносимую боль, судорожно вдыхая обожжёнными легкими едкий дым, к которому примешивался едва уловимый цветочный аромат.
Несколько лет спустя я научился сдерживаться и проглатывал рвущиеся из груди крики, научился отделять начинающийся приступ от реальности, но это никак не помогало бороться с ужасом и болью.
Первым, кого я видел после того, как я возвращался в действительность, был Артем. Его спальня находилась рядом. И даже когда я перестал кричать по ночам, он все равно приходил. Я не понимал, откуда он знает, что со мной происходит, но приходя в себя, каждый раз видел его рядом со своей кроватью. Иногда он просто смотрел, иногда держал за руку. И мне становилось легче. Мы никогда не говорили об этом. Наверное, я стыдился того, что брат был свидетелем моей слабости, или просто избегал любых разговоров о том, чего не мог объяснить и понять. К тому времени, как погибли родители, к первому кошмару добавились еще пять, оставив мне лишь одну ночь на полноценный сон без страха и смертей. В тот момент, когда я почувствовал, что не справляюсь с захватывающим меня безумием, измученный бессонницей, я бросил все, включая брата и пошел служить в армию. Я думал, что распорядок, постоянный стресс и физическая нагрузка помогут мне, но чуда не свершилось. Пять лет в аду, сделали меня жёстче, закаленнее, злее, они научили меня принимать страх и боль хладнокровно, не пуская их разрушительные ростки в душу. Научившись стрелять в противника, не испытывая при этом ни капли сострадания, я обрел своеобразное лекарство от кошмаров – бесчувственность.