Белый нативизм указанного толка не следует отождествлять с экстремистскими маргинальными группами наподобие «мичиганских ополченцев» и аналогичных движений в ряде западных штатов в 1990-е годы или неугомонными «группами ненависти», откровенно юдофобскими или антинегритянскими, наследниками незабвенного Ку-клукс-клана. Эти группы, как правило, пребывают в плену параноидальных иллюзий и воображают различные заговоры, в том числе заговор против Америки «международного сионистского движения» или секретные планы ООН по низвержению Соединенных Штатов с вершин мирового господства. Подобные группы существовали в Америке всегда и всегда были маргинальными, а их численность и влияние на общество варьировались на протяжении времени. Нападение на Уэйко и другие инциденты привели к увеличению численности отрядов «ополченцев» в середине 1990-х годов, однако уже в начале следующего десятилетия количество этих отрядов существенно сократилось: в 1994 году их насчитывалось 858, а в 2000 году — всего 194. В апреле 2001 года лидер одного из таких отрядов в Мичигане объявил о самороспуске отряда, поскольку, как писала «Нью-Йорк таймс», «у них больше не осталось людей с достаточным боевым опытом, чтобы проводить тренировки в лесах»{518}. Члены этих групп планировали нападения на официальных лиц и на правительственные здания; некоторым — например, Тимоти Маквею — удавалось осуществить планы. Безусловно, им было в чем упрекать правительство, — вспомним хотя бы инцидент в Уэйко, — но в целом их представление об Америке сильно отличалось от реальности.
Нативистские движения, возникающие на наших глазах, представляют собой, напротив, реакцию Америки на изменившуюся реальность. У лидеров этих движений будет мало общего с предводителями маргинальных групп. Многие из них окажутся, по выражению Кэрол Суэйн, «новыми белыми националистами». «Культурные, образованные, нередко обремененные степенями самых престижных колледжей и университетов Америки, эти новые националисты — совсем не то, что популисты-политики и ку-клукс-клановцы Старого Юга». Они не станут выступать в защиту превосходства белой расы, поскольку верят в «расовое самоопределение и самосохранение» и в то, что «Америка быстро превращается в страну, в которой доминируют цветные». Что важнее всего, они последуют заветам Хораса Каллена, поддержат мультикультуралистов и тех, кто привержен «дихотомичной» национальной идентичности и увяжут воедино в своей идеологии расу, этническую принадлежность и культуру. Для них раса — источник культуры, а поскольку расовая принадлежность предопределена и не поддается изменению, то и принадлежность культурная также предопределенна и неизменна. С этой точки зрения смещение «расового равновесия» в США означает смещение равновесия культурного и подмену белой культуры, которая принесла Америке славу и величие, культурами черной или желтой, отличными от белой и «нижестоящими» по сравнению с последней{519}. Смешение рас и культур — дорога к дегенерации нации. Поэтому для этих новых лидеров единственный способ сохранить Америку — это сохранить ее «белость».
Движение белых нативистов, по всей видимости, привлечет в свои ряды людей, по-разному относящихся к проблемам «белой» культуры, иммиграции, расовых приоритетов, языка и тому подобного. Впрочем, все они будут заодно в главном — в отношении к проблеме «расового равновесия», важнейшее проявление которой сегодня — сокращение численности неиспаноязычных белых среди американского населения. Данные переписи 2000 года сделали эту тенденцию достоянием общественности: в 1990 году белых среди населения США было 75,6 процента, а в 2000 году — уже 69,1 процента. Поразительнее всего то, что в Калифорнии, на Гавайях, в Нью-Мексико и округе Колумбия неиспаноязычные белые превратились в меньшинство. Особенно отчетливо тенденция проявляет себя среди городского населения. В 1990 году неиспаноязычные белые являлись меньшинством в тридцати из ста крупнейших американских городов, а в целом составляли 52 процента совокупного населения всех ста городов. В 2000 году неиспаноязычные белые оказались меньшинством уже в сорока восьми из ста городов, а их доля в совокупном населении сократилась до 44 процентов. В 1970 году неиспаноязычные белые обладали в американском обществе подавляющим преимуществом — таковых насчитывалось 83 процента от общего числа американцев. По прогнозам демографов, к 2040 году неиспаноязычные белые окажутся в Америке социальным меньшинством.
Влияние данных демографических сдвигов усугубляется отмиранием этнической принадлежности, которая предоставляла большинству белых казавшийся незыблемым субнациональный источник идентичности. Вдобавок на протяжении нескольких десятков лет группы людей, объединенных общими интересами, и транснациональные элиты фактически насаждали в обществе расовые приоритеты, «позитивные действия» и программы поддержки языков и культур меньшинств, которые шли вразрез с принципами «американской веры» и были выгодны чернокожим и цветным иммигрантским общинам. Глобализация привела к перераспределению рабочей силы, созданию новых — дешевых — рабочих мест за рубежом, нарастающему неравенству в доходах и снижению реальной заработной платы американцев. Либеральные средства массовой информации, по мнению отдельных белых американцев, широко применяют практику «двойных стандартов», живописуя преступления против чернокожих, гомосексуалистов и женщин и практически не упоминая о преступлениях, совершаемых против белых мужчин. Массовый приток испаноязычных иммигрантов угрожает целостности англо-протестантской культуры и положению английского как единственного общенационального языка. Поэтому движение белого нативизма является вполне предсказуемым и ожидаемым ответом на эти тенденции; в условиях экономического кризиса его возникновение практически неизбежно, что обусловлено рядом факторов.
Фактическая и потенциальная утрата могущества, статуса и влияния в обществе для любой социальной, этнической, расовой или экономической группы почти всегда влечет за собой усилия этой группы по исправлению положения и восстановлению своих позиций. В 1961 году в Боснии и Герцеговине население на 43 процента состояло из сербов и на 26 процентов из мусульман. В 1991 году соотношение изменилось: 31 процент сербов и 44 процента мусульман. Сербы ответили на эти перемены этническими чистками, то есть геноцидом. В 1990 году население Калифорнии состояло на 57 процентов из белых англосаксов и на 26 процентов из
В 1990-е годы в ряде западноевропейских стран образовались нативистские антииммигрантские политические партии, получавшие на парламентских выборах до 20 процентов голосов и даже, как в Австрии и Голландии, входившие в правительственные коалиции. В Америке белый нативизм, скорее всего, «материализуется» не как политическая партия, но как политическое движение, которое станет оказывать влияние на политику обеих существующих партий. Индустриализация конца девятнадцатого столетия обернулась разорением американских фермеров и привела к образованию множества аграрных протестных групп, включая движение популистов, ассоциации фермеров, Лигу беспартийных и Федерацию американских фермеров. В ближайшие годы двадцать первого столетия следует ожидать появления аналогичных движений и организаций, отстаивающих права белых в Америке. В 2000 году, по сообщению журнала «Экономист», калифорнийцы осознали: «Белые, которые были когда-то весьма щедры к новоприбывшим, стали вести себя как меньшинство в стесненных условиях»{520}. Логично предположить, что подобное поведение станет характерно для белых и на национальном уровне.
Отмирание этнической принадлежности порождает «вакуум идентичности», который с успехом может заполнить более широкая, нежели этническая, белая расовая идентичность. Осознание этой идентичности и ее легитимизация, безусловно, станут ответом на утверждение расовых идентичностей социальных меньшинств в 1980-е годы, после того как расу формально исключили из признаков национальной идентичности. Если чернокожим и латино позволено добиваться у правительства особых привилегий, то чем хуже белые? Если Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и «Ла Раса» («Объединенный народ») являются легитимными организациями, почему бы и белым не создать организации, которые защищали бы их интересы? Ведь, как мы видели, три четверти американцев европейского происхождения склонны к определению собственной идентичности с точки зрения расовой принадлежности.
Белая элита доминирует в американском обществе, однако миллионы белых, к элите не принадлежащих, пребывают далеко не в столь комфортном положении, не разделяют уверенности элиты в завтрашнем дне и считают, что проигрывают «расовую конкуренцию» другим социальным группам, пользующимся поддержкой элиты и федерального правительства. Этот проигрыш манифестируется не в физической реальности, но в сознании людей, и порождает страх и ненависть к представителям других социальных групп. К примеру, в 1997 году, в ходе общенационального опроса белых американцев, 15 процентов респондентов заявили, что чернокожие составляют более 40 процентов населения Америки; 20 процентов оценили численность афроамериканцев в диапазоне от 31 до 40 процентов, и 25 процентов респондентов отдали чернокожим от 21 до 30 процентов об общего населения США. То есть 60 процентов белых полагали, что чернокожие составляют как минимум 20 процентов населения Соединенных Штатов (при том, что в реальности этот показатель равнялся 12,8 процента). Далее: 43 процента белых считали, что латино составляют более 15 процентов населения Америки (в реальности — 10,5 процента). Вдобавок большинство белых американцев полагает, что они беднее, чем на самом деле, а чернокожие — богаче, нежели в действительности. И отмирание этнической компоненты усугубляет эти ощущения. Как объясняет профессор социологии Государственного университета штата Джорджия Чарльз Галлахер:
«Нравится нам это или нет, но белые среднего класса, особенно нижних его слоев, воспринимают себя как социальное меньшинство и даже как жертв. Многие из них утверждают, что не имеют настоящей культуры. У кого-то бабушка была итальянкой, а мать — француженкой, однако сегодня они настолько гибридизировались, что утратили всякую этническую принадлежность. По мере ассимиляции иммигрантов этническая составляющая обычно заполняла вакуум. Сегодня этот вакуум заполняется исключительно осознанием собственной жертвенности»{521}.
В конце 1990-х годов возникло интеллектуальное движение, утверждавшее, что «белое сознание» необходимо для лучшего понимания белыми других рас. «Мы хотим приобщить белых к расовым вопросам, — заявил один из идеологов этого движения. — Как можно строить мультирасовое общество, когда одна из групп, а именно белые, не идентифицирует себя как расу?» Сегодняшней Америке больше не свойственна «белизна», поэтому белые должны научиться воспринимать себя как всего-навсего одну из множества расовых групп. Авторы сочинений о «синдроме белых» в 1990-е годы в большинстве своем занимали чрезвычайно воинственную позицию: «Измена „белизне“, — писал один из них, — есть выражение лояльности человечеству»{522}. Разумеется, эти взгляды не пользовались популярностью у белых представителей среднего класса и пролетариата, однако внесли свою лепту в сложившееся у белых представление о самих себе как о «жертвах социума» в стране, которая совсем недавно принадлежала им.
Итак, в Америке присутствуют начатки полноценного движения белого нативизма и предпосылки ожесточенных расовых конфликтов. Возможно, Кэрол Суэйн драматизирует положение дел, однако ее красноречивые предупреждения заслуживают серьезного внимания. Мы являемся свидетелями, пишет она, «спонтанной конвергенции множества могущественных социальных сил». Под последними подразумеваются «изменяющаяся демографическая ситуация, продолжающаяся политика предоставления расовых приоритетов, растущие аппетиты этнических меньшинств, либеральная иммиграционная политика, боязнь потерять работу вследствие глобализации, насаждение мультикультурализма, возникшая благодаря Интернету возможность создавать виртуальные группы единомышленников, оказывающие определенное влияние на политическую систему». Все эти факторы «способствуют самоидентификации белых и возникновению белого нативизма, который станет логичной стадией развития американской идентичности». В результате, заключает Суэйн, Америка «все ближе подходит к границе, за которой начинаются межрасовые конфликты, не имеющие прецедентов в нашей истории»{523}.
Пожалуй, наиболее важный фактор, усугубляющий тенденцию к организационному оформлению белого нативизма, — угроза языку и культуре, исходящая от иммигрантов-латино, которые играют все более значительную демографическую, экономическую и политическую роль в Соединенных Штатах.
Бифуркация: два языка, две культуры?
Продолжающийся рост численности испаноязычного населения в США и усиление влияния
Вторая цель
В июле 2000 года Висенте Фокс Кесада стал первым кандидатом от оппозиции, сумевшим выиграть относительно свободные и честные президентские выборы в Мексике. Американцы на все лады превозносили триумф демократии к югу от своей границы. Через два дня после своего избрания, 4 июля 2000 года, едва ли не в первом публичном выступлении в новом качестве Фокс фактически высказался за предоставление полной свободы действий потенциальным мексиканским эмигрантам. «В прошлом, — заявил он, — нашей целью было открыть предохранительный клапан, позволявший 350 000 молодых людей ежегодно пересекать северную границу; при этом государство не несло за их дальнейшую судьбу никакой ответственности». А целью США было «возводить стены, полицейские кордоны и прочие барьеры на пути эмигрантов. Это не помогло»{527}. Поэтому, заявил Фокс, двум странам необходимо стремиться к открытой границе и неконтролируемому, свободному перемещению денег, товаров и людей. Мексиканский президент скромно умолчал о том, что при открытой границе товары действительно станут перемещаться в обоих направлениях, зато деньги потекут исключительно на юг, а люди — исключительно на север. Предшественник Фокса Карлос Салинас де Готари десятилетием ранее ратовал за образование НАФТА, утверждая, что ликвидация торговых барьеров приведет к сокращению иммиграции: «Берите наши товары — или наших людей». Фокс пошел дальше — он предложил Америке и то, и другое.
Иммиграция, как заметил Хорхе Кастанеда перед своим назначением на пост министра иностранных дел Мексики при Фоксе, «являлась не столько проблемой в отношениях двух государств, сколько способом решения по-настоящему серьезных проблем». Под этими последними подразумевались, естественно, проблемы мексиканские; как писал Кастанеда, «если вынудить Мексику ввести запрет на эмиграцию, это вызовет социальный взрыв в barrios и pueblos»{528}. По Кастанеде, Мексика не должна решать свои проблемы — она должна их экспортировать.
Если бы каждый год на территорию США вторгалось до миллиона мексиканских солдат и если бы 150 000 из них удавалось захватывать плацдармы, после чего мексиканское правительство начинало бы требовать от США признания правомочности этих вторжений и захватов, американцы, несомненно, пришли бы в ярость и мобилизовали бы все доступные ресурсы для изгнания захватчиков и восстановления целостности государства. Ныне происходит «тихое демографическое вторжение», сопоставимое по численности ежегодного притока иммигрантов с гипотетическим количеством мексиканских солдат из приведенного выше примера; президент Мексики утверждает, что это вторжение подлежит легализации, а американские политические лидеры (во всяком случае, так было до 11 сентября 2001 года) игнорируют «размывание» границ или даже принимают его как данность!
В прошлом американцы неоднократно и, не отдавая себе отчета в происходящем, предпринимали действия, радикально изменявшие идентичность Америки. Акт о гражданских правах 1964 года принимался во имя ликвидации расовых привилегий и квот, однако федеральные чиновники сумели полностью его извратить. Иммиграционный закон 1965 года отнюдь не предусматривал массовой иммиграции из Азии и Латинской Америки, однако нынешние иммигранты руководствуются именно этим законом. Подобные «превращения» являются результатом невнимания к возможным последствиям тех или иных решений, следствием бюрократического высокомерия и бюрократических уверток, а также, в равной мере, политического оппортунизма. Нечто подобное обнаруживается и в постепенной «испанизации» страны. Без каких-либо общественных дискуссий, без общенационального согласия на данный шаг Америка трансформируется в совершенно иное — по сравнению с самой собою прежней — общество.
Американцы привыкли к разговорам об иммиграции и ассимиляции, они склонны воспринимать иммигрантов в целом, не делая между ними различия. Тем самым они скрывают от себя особые характеристики испаноязычной, в первую очередь мексиканской, иммиграции и проблемы и вызовы, ею порождаемые. Избегая решать проблему мексиканской иммиграции и рассматривая вопрос взаимоотношений с ближайшим южным соседом в русле «типовой» международной политики, Америка провоцирует собственную метаморфозу и самостоятельно пытается лишить себя статуса страны с единым общенациональным языком и стержневой англо-протестантской культурой. Мало того, игнорируя эту проблему, американцы вселяют в испаноязычных иммигрантов уверенность в своих силах, что делает возникновение общества с двумя языками и двумя культурами неизбежной реальностью.