НОЧЬ В ВЕНЕЦИИ

арольд Бранд был британцем двадцати четырех лет, богатым и космополичным. Его вполне характеризовал нетерпеливый жест, каким он откидывал назад волосы, свисавшие с пробора; его голубые глаза смотрели с живостью, свежая кровь кипела. Но Женщина, как ни странно, до сих пор занимала мало места в его свободном мужском существовании. Со временем, думал Бранд, она появится; пока же бурлящий мир вокруг пробуждал в нем острое любопытство и служил для него первейшим источником наслаждений. Так продолжалось, пока на третий день карнавала он не заметил полускрытое занавесками каютки гондолы бледное личико; за ним он и последовал.

Ах, таинственная Венеция! К Martredi Grasso, Покаянному дню[175], он уже поцеловал губы на этом личике и услышал, что сделал это с опасностью для своей жизни. Была последняя ночь карнавала, и венецианцы веселились без памяти. Скользя в гондоле на восток, он слышал звуки празднества на площади Сан-Марко. К одиннадцати он был в старом прокураторском дворце, где шумел и кружился городской бал-маскарад. К двенадцати покинул зал рулетки и прошел по ворсистому ковру тускло освещенного коридора. Он оказался наедине с нею.

Ее грудь вздымалась. Глаза в прорезях маски казались яркими черными лунами.

— Послушайте!.. Я сделала глупость, понимаете? Мы не можем говорить здесь. У этих портьер могут быть уши… поверьте мне…

Бранду это показалась невероятным. Он не мог разделить ее волнения. Но это лицо, этот голос, говоривший сейчас подчеркнуто серьезно, едва ли могли принадлежать женщине, склонной к фантазиям. Она выставила вперед туфельку, прижимая ладонь к другому бедру. Он стоял, любуясь грациозными изгибами ее молодой полной фигуры, обтянутой янтарным шелковым платьем без шлейфа. На голове у нее трепетала tabura, или мантилья из черных кружев.

— Не волнуйтесь понапрасну, Бельведера, — с нежностью, новой для его голоса. — Я должен вам сказать вот что: меня вызывают обратно в Англию… скоро. Поеду ли я один? Если вам, как вы говорите, грозит опасность, тем более имеются все причины…

— Опасность? — ее веер коснулся его руки. — Но не мне… Гарольд. Я боюсь за вас… дорогой. Он не посмеет причинить мне зло, понимаете? Слишком очевидны мотивы, по каким он может желать мне смерти, и существует закон, не так ли?.. Но вы! вы даже не дога, каково могущество Мауро Беллини… сколько у него верных лазутчиков…

— Любимая! каких лазутчиков? У него нет и не может быть власти надо мной.

Она прошептала:

— Это люди Лиги! Беллини видит себя последним представителем старой знати, и смысл его жизни — взойти на престол в возрожденном величии дожей. Сейчас же он главный магистрат. Его Лига… объединяет все сословия; ему известно, что я знаю о Лиге, и он втайне страшится меня. Догадывается, что у меня тоже есть друзья… слуги… Вы не должны считать, что он, дожив до старости… так легко откажется от дела всей своей жизни… из-за ничтожного препятствия… каприза, каким он несомненно считает нашу любовь… Гарольд…