Для всех плавание оказалось приятной, спокойной прогулкой, а для немногих привилегированных, обедавших и разговаривавших с государственным узником, оно стало откровением — они познакомились не только с поразительной способностью Наполеона оправляться после удара, но и с его тайными мыслями.
Австрийца Келера он предупреждал, что торжествующая Россия будет опасна, и объяснял, что означает для Габсбургской империи ее расширение. Капитану Ашеру он поведал о своей мечте построить флот из трехсот линейных кораблей. Когда скептичный моряк спросил, где взять для них экипаж, Наполеон сказал, что намеревался набрать моряков во всех приморских городах Франции и обучить их в Зейдер-Зе[11]. Снисходительно улыбаясь, британский капитан ответил, что моряк-призывник во время урагана будет представлять собой жалкое зрелище. Вероятно, он позабыл, что половина его собственного экипажа была завербована насильно. Без всякой злобы Наполеон предсказывал Бурбонам бурную судьбу и сделал несколько пренебрежительных замечаний о боеспособности австрийцев, русских и пруссаков, которые только что скинули его с трона, но, похоже, к Блюхеру он относился с большим уважением. «Этот старый черт, — признался он, — причинял мне больше всего хлопот. Я разбивал его вечером — а утром он уже был тут как тут. Если я громил его утром, он собирал армию и давал новый бой еще до вечера». Он словно заглядывал на год вперед, оценивая вклад Блюхера в финальный разгром 18 июня 1815 года.
4 мая, когда «Неустрашимый» бросил якорь у Портоферрайо, боцман Хинтон тоже подпал под чары императора и присоединился к хору английских матросов, желающих на прощанье: «Доброго здоровья, ваша честь, и пусть вам в следующий раз повезет больше».
На смену весне шло лето, а со всех концов Европы к границам Франции тянулись длинные шеренги усталых людей в ветхих, залатанных мундирах. Это были военнопленные, освобожденные по условиям мира, попрошайничающие по пути домой, в страну, которую они покидали закаленными бойцами или новобранцами в одну из кампаний, почти беспрерывно сотрясавших континент. Они шли на юг от портов на Ла-Манше, сходили на берег с английских кораблей после своего освобождения с блокшивов в эстуариях английских рек, или из новой тюрьмы, окутанной туманами Дартмура, которая до сих пор выполняет свою роль Голгофы, или из тех городков, протянувшихся на север вплоть до Эдинбурга и Ашбертона, где они жили почти на свободе, в отличие от гораздо меньшего числа пленных англичан, с 1803 года томившихся в крепостях Биче и Верден.
Они шли по Пиренейским перевалам, мимо бесчисленных неглубоких могил своих товарищей, из португальского и испанского плена, и по Саксонской равнине, видевшей много поражений и побед. Они шагали на запад из Силезии, из Чехии, с Балтийского побережья и на север из Италии, а иногда встречались и смешивались с группами изможденных людей, переживших отступление из Москвы и сибирский плен, уготованный для тех солдат Великой армии 1812 года, которые не захотели умирать. Призраки эпохи, уже ставшей историей, они с изумлением глядели на праздничные приготовления во французских приграничных городах, ожидавших почетного визита бурбонского принца. Бывшие пленные слышали о Бурбонах, но не многие среди них когда-либо видели их воочию. Их умственный горизонт был ограничен более свежими воспоминаниями о триумфах кое-как вооруженных добровольцев под Жемапом и Флерюсом и о долгой цепочке императорских побед от Лоди до Бородина. По большей части они пресытились славой, но не могли себя заставить аплодировать хлыщам аристократам, вырядившимся в мундиры Национальной гвардии, пришедшим на смену Имперской гвардии, или с энтузиазмом отвечать на приглашения буржуа надеть белые кокарды и салютовать людям, игравшим в вист на английских водах, пока они брали одну за другой все европейские столицы. Вскоре многие из них попали в беду, а то и оказались в тюрьме за открытое выражение бонапартистских взглядов. Они не могли и не хотели приспособиться к образу жизни, который уже умирал, когда их отцы разграбили арсенал в Доме инвалидов и с теми 30 тысячами мушкетов совершили революцию. Именно они составили ядро тех, кто отвергал абсолютизм — не только в Париже, но и в Вене, Мюнхене, Варшаве, а потом и в Москве. Сами того не зная, они стали знаменем и движущей силой национализма, схватившись за веревки колоколов, которые возвестят кончину монархий. Но прежде чем это случилось, еще должен был состояться короткий и шумный эпилог.
Одна из групп имперских солдат, медленно движущаяся на юг по Нидерландам, шла на родину через Брюссель и Шарлеруа. Может быть, они останавливались купить фрукты и сливки у одной из двух ферм, расположенных при большой дороге — Ла-Айе-Санте и Угумона — и не знали, что иные из них сложат свои кости в окрестных садах и канавах: в нескольких минутах ходьбы от обеих ферм находилось низкое плато, которое местные жители называли Мон-Сен-Жан, а за ним скрывалась деревушка, известная как Ватерлоо.
Комментарии
Стр. 28. Маршалу Макдональду в течение следующего года еще неоднократно придется давать своему повелителю совет сконцентрировать силы. И лишь когда станет слишком поздно, этот совет будет принят. Интересно отметить, что в молодости Наполеон был решительным сторонником концентрации сил, а теперь в общей стратегии уступал некоторым из своих учеников. Только двое из двадцати шести маршалов Наполеона, Даву и Массена, были способны выигрывать крупные битвы собственными усилиями. Превосходным стратегом также был Сульт, но его стратегия была по преимуществу оборонительной. Остальные военачальники были мастерами тактики, но обнаруживали неспособность командовать более крупными силами, чем отдельные корпуса.
Стр. 47. Капитан гессенских лейб-гвардейцев Редер, уцелевший при отступлении из Москвы, после бегства из России был на несколько недель интернирован в Штральзунде. Гарнизонный командир-садист взял в привычку избивать своих солдат возле двери узника стеком и саблей плашмя. Похоже, что служба в шведской армии была столь же унизительной и жестокой, как и в прусской, где офицеры обращались с рядовыми как с крепостными.
Стр. 74.
Стр. 75. Густав Адольф погиб в бою, но эта битва оказалась поворотным пунктом в Тридцатилетней войне, которая опустошала Центральную Европу в первой половине XVII века.
Стр. 84. Латур-Мобур был типичным солдатом того времени. Позже в этой кампании он потерял ногу, а когда слуга посочувствовал ему, сказал: «Ты дурак! Теперь тебе придется чистить только один сапог!»
Стр. 96. Невоенному человеку может показаться странным, что главнокомандующий может спать во время подобного сражения, но на самом деле это случается не так уж редко. Фельдмаршал Монтгомери поступил так же при начале наступления под Эль-Аламейном, удалившись спать в свой прицеп. Как он позже объяснил в радиопередаче, чтобы управлять ходом боя, нужен ясный ум, а для этого совершенно необходимо отдыхать. Раз все планы приняты, полководцу остается только ждать, когда подчиненные воплотят их в жизнь. А за двое суток, предшествовавших 21 мая, Наполеону выпадало не более чем один-два часа для отдыха.
Стр. 126. Дружба Жюно с Наполеоном восходит к штурму Тулона в 1793 году, когда он был сержантом, а Наполеон командовал артиллерией. Жюно сопровождал Наполеона в большинстве его кампаний, включая экспедицию в Египет. Когда создавалась новая знать, Наполеон хотел сделать Жюно герцогом Назаретским в честь его победы над турками в Святой земле, но передумал, когда ему сказали, что солдаты будут звать нового герцога «Жюно из Назарета». Жюно, верный друг и доблестный солдат, был одним из самых невезучих генералов Великой армии. Снова и снова он оказывался в одном шаге от желанного маршальского жезла, но всякий раз какая-нибудь неудача с его стороны все расстраивала. Он был первым из личных друзей Наполеона, который столкнулся с Веллингтоном в 1808 году, во время французского десанта в Португалию, закончившегося победой англичан под Вимиеро и перемирием, по которому французы были любезно доставлены домой на английских кораблях. Вскоре после своего возвращения во Францию в 1813 году Жюно покончил с собой.
Стр. 177. То же самое произошло в Линьи, за два дня до Ватерлоо, когда корпус д’Эрлона, достаточно сильный, чтобы добиться под Катр-Бра либо под Линьи решительной победы, весь день маршировал туда-обратно, подчиняясь взаимоисключающим приказам начальников. Что любопытно, в первом из этих сражений командовал Ней.
Стр. 178. Понятовский заслуженно получил свой жезл. Племянник Станислава, последнего польского короля, он поступил на службу к французам, когда Великая армия взяла Варшаву в 1806 году. Хотя Наполеон так и не дал свободу Польше, на что надеялись Понятовский и все патриотично настроенные поляки, князь сохранил верность императору, и возглавляемые им отряды были из самых боеспособных и решительных во всей французской армии. Они участвовали во всех кампаниях, которые Наполеон вел в последние семь лет. 36 тысяч поляков перешли Неман, участвуя во вторжении в Россию в 1812 году.
Стр. 186. Но это не помешало Бернадоту издать собственный бюллетень (серьезное нарушение военной дисциплины), в котором восхвалялось их поведение. За это он был разжалован и изгнан с поля боя.
Эти ракеты, изобретенные полковником (впоследствии сэром Уильямом) Конгривом, применялись в войне на Пиренейском полуострове по настоянию принца-регента, но консервативный Веллингтон не питал к ним ни малейшего доверия вследствие их непредсказуемости. «Я не собираюсь поджигать города, а для чего еще нужны ракеты — не знаю», — писал он в своих донесениях.
Лейтенант Стрэнджуэйз впоследствии поднялся в чине до генерала. По иронии судьбы он погиб при Инкермане, сорок один год спустя сражаясь против русских в Крыму.
Стр. 189. Интересно сопоставить процент потерь среди старших офицеров Великой армии с соответствующими цифрами Первой и Второй мировых войн. При Ипре и Эль-Аламейне случаи гибели старших чинов с обеих сторон были сравнительно редки. В наполеоновских кампаниях вероятность быть убитым, раненым или попасть в плен возрастала после повышения в чине до полковника. В один-единственный день Бородинской битвы в сентябре 1812 года погибло более двадцати генералов.