На следующий день, часов в пять, послышался стук в дверь. На улице стоял молодой человек, лет двадцати, не больше, хорошо сложенный, с большими серыми глазами. Он спросил, дома ли Констанция. Я ответила, что дочь скоро придет. Молодой человек сказал, что работает в «Феллбурн ревью» и что он хотел бы поговорить с Констанцией — узнать, какова ее реакция на победу в песенном конкурсе.

— Входите, — пригласила я. Когда мы прошли на кухню, я предложила ему чашку чая.

— С удовольствием выпью, — как-то очень по-домашнему ответил он.

Мы выпили чаю, а потом я угостила его пирогом с яйцами и беконом; аппетит, с которым ел молодой человек, говорил о том, что мои кулинарные старания не пропали даром. Мы разговорились. Не помню точно, о чем, но я смеялась так, как уже давно не смеялась. Как раз в этот момент появилась Констанция. Я не слышала, как она вошла. Поспешно поднявшись, я сказала:

— Констанция, этот молодой человек из газеты.

Тот тоже встал. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Сердце дрогнуло в моей груди: вот оно! Все произошло за ту же секунду, которая требуется, чтобы произнести эти два слова. Уже с того самого момента, как я открыла ему дверь, я как-то почувствовала, что это тот, единственный. Может быть, какая-то невидимая частица моего естества отреагировала на него подобным образом.

Под предлогом того, что мне надо приготовить чай, я оставила молодых людей наедине. Я отправилась в подсобку и оставалась там довольно долго, а когда вернулась с полным подносом, Констанция и гость болтали с таким видом, словно знали друг друга много лет. Полчаса спустя он тепло пожал мне руку, а дочь проводила его до двери.

Когда она вернулась на кухню, я сказала:

— Приятный парень, правда?

— Откуда я могу знать, если мы только что познакомились? — парировала дочь, но не слишком резко.

Вечером следующего дня он пришел снова. Сказал, что ему нужно кое-что уточнить, и принес пару сборников стихов, которые, как он сказал, могли бы заинтересовать Констанцию. Один принадлежал перу некого Джона Бетжемана, часто выступающего по телевидению. Поскольку телевизора у нас не было, я никогда не слышала о Джоне Бетжемане.

Они сели за кухонный стол; ко мне в подсобку доносились их голоса. Я и не думала, что моя дочь может так говорить, что она столько всего знает. Это была речь очень и очень знающего человека. Потом она пришла ко мне, лицо ее сияло.

— Ты погладила мое серое?.. — тихо начала она.

— Наверху, в твоей комнате, — кивнув, спокойно ответила я.

Констанция и молодой человек ушли вместе, а я поднялась к себе и, упав на колени, впервые за много лет стала просить Бога, чтобы эти отношения чем-то закончились, и побыстрее. Пусть они будут не просто отношениями между парнем и девушкой с танцульками в субботний вечер да походами в кино время от времени, не приносящими ничего определенного. Я молилась о том, чтобы та искра, что вспыхнула накануне вечером в кухне, разгорелась в большое пламя и чтобы все окончилось свадьбой.

Три месяца спустя они обручились. Это был самый счастливый момент за много лет. Я знала, что с ним может сравниться лишь та минута, когда я буду стоять с молодыми в церкви. В тот вечер, когда они сообщили мне новость, Констанция бросилась в мои объятия и прошептала:

— О, мамочка!

Я крепко обняла ее и возблагодарила Бога, поверх головы дочери тепло улыбаясь ее избраннику, Дэвиду.

Позднее, когда они ушли, я хотела подняться к себе и отпраздновать событие четвертью бутылки виски, которую спрятала в нижний ящик. Но я преодолела искушение: ни за что на свете я не стала бы подвергать риску ту гармонию, которая воцарилась между Констанцией и мною. Если бы она почувствовала запах виски, на ее лицо вновь вернулось бы угрюмое, скучное выражение. Ее счастье было бы омрачено. Я решила подождать до обычного срока — до вечера.

Каждое утро я просыпалась с очень тяжелой головой и поднималась с трудом, но все равно не решалась следовать принципу «клин клином вышибают». Справиться с искушением опохмелиться мне, как правило, было нетрудно, потому что я почти всегда приканчивала бутылку накануне. И эта тяжесть в голове заставляла меня тосковать по воскресным дням, потому что тогда я могла полежать в кровати подольше. В то воскресное утро я долго дремала: в этот единственный за всю неделю день отец не приходил и не будил меня чашкой чая. Потом с устрашающей быстротой я вышла из дремотного состояния, разбуженная двумя такими знакомыми мне голосами. При мысли о том, что они доносятся из-за стены, я поспешно села в кровати, а в следующий момент уже была на ногах. Сонно моргая, я постепенно осознала, что голоса доносятся не из-за стены, а с улицы. Я осторожно подошла к окну, слегка отодвинула занавеску и выглянула. На заднем дворе никого не было видно, у двери соседнего дома тоже, и все же голоса доносились оттуда. И это были голоса Дона и Констанции. Рама окна была слегка приподнята, я встала на колени и приложила ухо к щели. Я услышала, как Констанция засмеялась, но это был какой-то нервный смех. Потом она тихо произнесла: