А что отец Эллис? Отец Говард умер, и тот снова стал служить в нашем приходе. Он постоянно был занят, в гости к нам больше не ходил, хотя наш дом посещал его помощник. По тому, как он смотрел на меня, я понимала: мое прошлое ему известно. Он честно исполнял свой долг, все время напоминая мне, что случится, если я умру не покаявшись, и приглашал на исповедь. Это звучало так, словно лично ему было известно, что конец мне придет уже завтра. Мне было тридцать три года, и я не чувствовала ничего подобного, хотя все чаще и чаще мне хотелось умереть. Обиды на помощника отца Эллиса у меня тоже не было: он лишь выполнял свои обязанности. Впрочем, мое отношение к нему переменилось в тот самый день, когда я увидела, как он шутил и смеялся, разговаривая с Доном Даулингом и Констанцией. Волна гнева захлестнула меня: неужели он не понимал, что это за человек? Благочестивый слуга Бога, он, конечно же, должен был распознать, какое зло скрывается в Доне Даулинге. И, однако, он снисходительно смотрел на связь Дона с моей дочерью. Впервые я позволила себе употребить это определение — «связь», — но теперь я знала, что он регулярно учит ее вождению автомобиля, ходит к ней на работу и покупает еще больше подарков, чем прежде. Не зря же все ящики в ее комоде были закрыты на ключ. Теперь мною овладело не только чувство страха, теперь к нему примешивалась огромная обида — как могло случиться, что моя собственная дочь поверила этому человеку, но стала презирать меня? В том, что Констанция относится ко мне с презрением, не было никакого сомнения.

Однажды я, держась на некотором расстоянии, проследовала за ними по берегу реки. Я слышала, как они смеются, видела, как Дон положил руку на плечо моей дочери. Когда я вернулась домой, все во мне кипело от гнева. И все же я постаралась говорить как можно спокойнее, правда, к сожалению, почти не подбирая слова.

— Послушай, — мой голос звучал вполне ровно. — Я знаю, обо мне много сплетничают по городу, но тебе-то это зачем? Он же тебя не оставляет одну почти ни на минуту!

Констанция сняла шапку — длинное, пушистое изделие, какие в то время носила вся молодежь, с внушительным помпоном, который, по-моему, выглядел довольно глупо. Покрутив шапку за помпон, дочь повернулась ко мне и, глядя мне прямо в глаза, спокойно произнесла:

— Дон (не «дядя Дон»!) хочет, чтобы я вышла за него замуж.

На какой-то миг я застыла, словно пораженная молнией, потом волна ярости захлестнула меня, разрывая на кусочки, и каждый пронзительно кричал. Я подумала, что схожу с ума. Я говорила долго, но даже сама чувствовала, что моя речь звучит бессвязно. Потом я увидела, что Констанция стоит, положив руку на ручку двери, вполоборота повернувшись ко мне. Все тем же невозмутимым, ровным голосом она проговорила:

— Я не верю ни одному твоему слову. А что касается возраста — что такое восемнадцать лет разницы? Вчера одна девушка в Сент-Маргарет в старом городе вышла замуж за человека, который старше ее на двадцать лет.

— Дедушка тебе не позволит, — только и смогла вымолвить я.

— А при чем тут дедушка? Мне уже восемнадцать, и если я не смогу выйти замуж, пока мне не исполнится двадцать один, я подожду, но если мне уж очень захочется, то я вообще ждать не буду.

— Я… я все расскажу дяде Сэму.

Констанция повернулась ко мне и с сарказмом произнесла:

— Дядя Сэм. Почему ты не выйдешь за него замуж и не перестанешь ссылаться на дедушку? Вы же оба этими вашими отношениями никого не одурачите.

Дверь закрылась, и я упала в кресло. Боже милостивый, Боже милостивый! Потом я, раскинув руки в стороны, подумала: неужели у меня в запасе и слов-то других нет? И что этот «Боже милостивый» сделал для меня? Надо идти к Сэму, надо все рассказать Сэму. Нет! Тогда он сразу же пойдет выяснять отношения с Доном, и одному Богу известно, чем все это кончится.

Я долго сидела неподвижно, в голове моей стучала только одна мысль: можно ли убить Дона Даулинга?

Всю ночь, весь следующий день эта мысль не выходила из моей головы, до тех пор, пока не пробурила в мозгу глубокую борозду. И в этой все углубляющейся борозде один вариант сменял другой, один план следовал за другим. Но я понимала, что все они неосуществимы, поскольку предполагают наличие контакта с Доном. Контакта, которого у меня с ним не было — уже много лет я не разговаривала с ним, даже не подходила. Как же я могла осуществить свое всепоглощающее желание покончить с ним? Разве что бросилась бы на него сзади и ударила ножом в спину, потому что сделать это лицом к лицу у меня не было ни малейшего шанса. Давным-давно, когда он часто заходил к нам, убить его было намного легче. Мой измученный разум подсказывал мне, что тогда я могла просто отравить его. Лишь одно я знала наверняка: я прикончу его, прежде чем он женится на Констанции. Я понимала, что он использует мою дочь как оружие в борьбе против меня. Словно и не годы пролетели, а только дни — таким неизменным было желание Дона отомстить мне.

А потом произошло одно событие, которое принесло мне такое облегчение, что я снова почувствовала себя молодой. Констанция выиграла конкурс, проводимый одной газетой: тому, кто напишет лучший текст песни под названием «Надежда», был обещан приз в сто фунтов стерлингов. От волнения она на какое-то время забыла о наших с ней отношениях.

— Я же знала, что у меня получится, я же знала! — восклицала она, прижимая письмо с доброй вестью.

Отец был на седьмом небе. Он задал Констанции вопрос, который хотела задать ей и я, но сдерживала себя.

— Что ты будешь делать с этими деньгами?

— О, не знаю, дедушка, честное слово. Я думаю только об одном: наконец-то я что-то выиграла.