Что же замечали современники? Полковник Конной гвардии Н.А. Саблуков, один из видных офицеров того времени, в целом положительно характеризующий императора Павла I, писал: «Внезапная перемена, происшедшая с внешней стороны, в этой столице в течение нескольких дней, просто невероятна… Павел повсюду ввел гатчинскую дисциплину… Малейшее нарушение полицейских распоряжений вызывало арест при одной из военных гауптвахт… Наши офицеры, однако же, не были расположены сносить подобное обращение, и в течение нескольких дней шестьдесят или семьдесят человек оставили полк… Из 132 офицеров, бывших в Конном полку в 1796 г., всего двое (я и еще один) остались в нем до кончины Павла Петровича. То же самое, если не хуже, было в других полках, где тирания Аракчеева и других гатчинцев менее сдерживалась, чем у нас». Саблуков здесь имеет в виду не замену всех гвардейцев гатчинцами, а воцарение духа муштры, строжайшей дисциплины, страха перед скорой и жестокой расправой за малейшую оплошность. «Нередко за ничтожные недосмотры и ошибки в команде офицеры прямо с парада отсылались в другие полки и на весьма значительные расстояния. Это случалось настолько часто, что у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки», – вспоминал Саблуков[116]. Н.А. Саблуков был не одинок в оценке военной реформы Павла I, а точнее, методов ее проведения.
Император Павел понимал необходимость укомплектования армии. 5 октября 1799 г. Павел I издал указ, по которому существенно ограничивалось право дворян поступать на гражданскую службу вместо военной. «Отныне повелеваем, – говорилось в указе, – никого из дворянских детей, не служивших и вступить в службу желающих по статской службе, никуда не записывать и не определять сенату нашему, не войдя прежде в том к Нам докладом для утверждения нашего»[117]. Кроме того, были установлены ограничения на выход офицеров в отставку. Фактически была запрещена отставка в неположенный срок – на такое обращение можно было не просто получить отказ, но еще и заработать наказание. Указом от 6 октября 1799 г. предписывалось офицеров, которые не выслужили более года и стали «просить об увольнении от службы», исключать «из оной наравне с прапорщиками, за лень»[118]. Подобное исключение из службы подобной формулировкой закрывало возможность для отставных офицеров участвовать в дворянских выборных должностях или продолжить службу по гражданскому ведомству. Это, конечно, порождало ропот среди военных.
В течение всего XVIII в. после кардинальных военных реформ Петра I развитие военного искусства, армейских «порядков» шло естественным путем. Обмундирование менялось исходя из практической необходимости, без особой оглядки на западные образцы. Были, конечно, и «перегибы», связанные с особым положением гвардии, которая привыкла «свергать царей, но при этом и получать свои привилегии». Как писал А.Т. Болотов, при Екатерине II гвардейскому офицеру жизнь в столице обходилась очень дорого. Необходимо было иметь карету, несколько мундиров, «из коих и один стоил не менее 120 рублей… множество шелковых чулок, башмаков, сапог, шляп и прочего». После прихода к власти император Павел I кардинально поменял образ жизни офицеров. Подвергся изменению и форменный мундир. «Вместо прежних дорогих, приказал сделать их из недорогого темно-зеленого сукна, подбитых стамедом и столь недорогих, что мундир стоил не более 22 рублей»[119]. С одной стороны, это было экономически выгодно небогатым офицерам, но и на пошив, тем более скорый, такого мундира необходимо было быстро изыскать средства. Аристократия же просто утратила «вкус» к военной службе.
За малейший проступок офицера ждало наказание. Как писал Н.А. Саблуков, император Павел I «смотрел на арест как на пустяк и применял его ко всем слоям общества, не исключая даже женщин». Далее мемуарист замечает, что «никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания, и остается только сожалеть, что Его Величество иногда действовал слишком стремительно и не предоставлял наказания самим законам, которые покарали бы виновного гораздо строже, чем это делал император»[120].
По городу ходили разные «анекдоты», повествующие о переменчивом характере императора Павла. Вот один из них: «Раз, при разводе, Павел I, прогневавшись на одного гвардейского офицера, закричал: „В армию, в гарнизон его!“ Исполнители подбежали к офицеру, чтобы вывести его из фронта. Убитый отчаяньем, офицер громко сказал: „Из гвардии да в гарнизон! Ну, уж это не резон“. Император расхохотался. „Мне это понравилось, господин офицер, – говорил он, – прощаю вас“»[121]. Довольно подробно, изнутри, описал военную службу генерал, в последующем герой войны 1812 г., С.А. Тучков (Тучков 2-й). Он рассказывал, что «в царствование императрицы Екатерины всегда производство чинов происходило по старшинству и обыкновенно три раза в год… Никто не мог быть обойден, разве за преступления и пороки и то не иначе как по решению военного суда»[122]. При императоре Павле, указывал С.А. Тучков, ситуация в корне изменилась. Он сетовал, что «нередко того, кто без всяких других достоинств хорошо отсалютует экспантоном в разговоре, удостаивался повышения чином, награждения орденом, а иногда и имением. Напротив, сделавший малейшую ошибку, несмотря на его достоинства и заслуги, выключаем был из службы или содержался долгое время под арестом»[123]. Любые мемуары, естественно, несут элементы субъективного авторского мнения, и записки Тучкова – не исключение. Но Сергей Алексеевич был типичным боевым офицером, не участвующим не только в заговоре против Павла I, но и в политике в целом. Поэтому есть все основания доверять его рассказам о тех изменениях в армии, о которых писал мемуарист.
Император Павел «отнял стыду казни, у награды – прелесть»[124]. Так, шведский посол Стединг, наблюдавший со стороны за преобразованиями Павла Петровича, изначально с большой похвалой отнесшийся к укреплению военной дисциплины, рисует в письме к Густаву IV резко негативное влияние жестокого обращения с военными: «Павел I так бесцеремонно погоняет офицеров, как будто имеет дело с лакеями. При таком положении дела исчезают остатки esprit de corps»[125].
Меры же по укреплению дисциплины, в основе своей довольно разумные, весьма болезненно ощущались именно теми офицерами, которые действительно служили. Тем более что сила российской армии как раз и заключалась в том, что даже рядовой, обычный солдат, не говоря уже об офицерстве, мог проявить инициативу. Железная, «прусская», дисциплина была чужда духу русского народа. Отчасти привитая императором Павлом строгая дисциплина не позволила в общем-то преданным гренадерам оказать сопротивление заговорщикам. М.А. Фонвизин в своих записках, рассказывая о ходе заговора, упоминает такой эпизод: «…услыша, что в замке происходит что-то необыкновенное, старые гренадеры, подозревая, что царю угрожает опасность, громко выражали свое подозрение и волновались. Одна минута – и Павел мог быть спасен ими. Но Марин [поручик, начальник внутреннего караула и участник заговора. – Я. /С.] не потерял присутствие духа и громко скомандовал: смирно!» Солдаты не смели ослушаться и так всю ночь простояли, не смея пошевелиться[126]. Правда, М.А. Фонвизин слышал о заговоре в пересказе, но от этого данная история не становится менее драматичной. Это тоже следствие военных реформ императора Павла.
Очень точный, на наш взгляд, вывод о сути павловских военных реформ сделал А.Ф. Петрушевский. Он заметил, что «внешняя дисциплина процветала, но внутренняя была потрясена в глубине ее основ; уважение к старшим потеряно, потому что всех уравнивали вспышки гнева или болезненное проявление подозрительности Павла I. Громадные заслуги сводились к нулю, достоинство не принималось в расчет, даже недавние милости и благоволение государя ничего не значили в этой азартной игре счастья и несчастья. Вместо того чтобы бережно регулировать инициативу и самодеятельность, их подсекли в самом корне; требовались только послушание и исполнительность. Служба впадала в карикатуру: на лекциях у гатчинских наставников учились боевые генералы; старые победоносные вожди встречали не нюхавших пороха штаб-офицеров – мальчиков – с рапортами и представляли им свои полки. Офицеры или тяготились службой и сотнями ее оставляли, рассчитывая убраться до большой беды, или подчинялись своему жребию с тупым чувством равнодушия ко всему, или же выказывали к ней явное пренебрежение, пускаясь на разные шалости и проказы, осмеивавшие вновь заведенные порядки»[127].
Конечно, екатерининская армия не была идеальной, однако она была победоносной, а что может быть важнее! Дразнить эту армию, особенно гвардию, привыкшую с великой легкостью менять самодержцев, было явно опрометчиво. Павел I оказался именно таким опрометчивым человеком.
Глава 5
Повороты во внешней политике во время правления Павла Петровича
Внешняя политика императора Павла I, точнее, ее зигзаги вызвали не меньшие споры среди современников и историков, чем вопросы политики внутренней.
Как наследник престола, великий князь Павел Петрович осуждал завоевательную политику императрицы Екатерины II, размышляя, что внутри страны много проблем, «а империя стремится лишь к расширению своих пределов». Военный историк генерал-майор Д.А. Милютин, детально изучивший войну 1799 г., также указывал на миролюбивые устремления Павла I. Он писал, что император Павел, вступив на престол, «хотел дать государству своему, так сказать, отдохнуть, успокоиться и восстановить силы после продолжительных и разорительных войн»[128]. Однако, как известно, этим благим намерениям не удалось осуществиться.
Другой глобальной идеей великого князя, а затем императора Павла Петровича было явное неприятие любого революционного движения, так как он видел в революции «буйственное воспаление рассудка». Себя император Павел считал защитником религии и монархии не только в России, но и в поглощенной смутой Европе. Он считал, что сможет восстановить там порядок. С первых дней своего царствования император объявил себя врагом революции и «модных философских систем».
Итак, в начале своего царствования Павел I отказался от завоевательной политики: он остановил войну с Персией, отменил подготовку высадки морского десанта в Нидерландах против Франции. И в первый год правления Павел Петрович действительно занимался вопросами внутренней политики, реформировал армию. Однако ряд внешнеполитических событий заставил его «вернуться» в активную внешнюю политику. Прежде всего речь идет о так называемом «мальтийском вопросе».
Взаимоотношения Российского государства с Мальтийским орденом начались еще в 1697 г., когда Борис Петрович Шереметев, совершая дипломатическое путешествие по Европе, посетил и остров Мальту, где был принят Великим магистром ордена и был удостоен Креста ордена святого Иоанна Иерусалимского, став первым кавалером ордена в России. Павел Петрович, еще будучи великим князем, услышал о Мальтийском ордене от своего учителя Порошина, который записал в своем дневнике от 28 февраля 1765 г.: «Читал я Его Высочеству Вертотову историю об ордене мальтийских кавалеров. Изволил он потом забавляться и, привязав к кавалерии свой флаг адмиралтейский, представлять себя кавалером мальтийским»[129]. Трудно сказать, почему именно этот орден так заинтересовал цесаревича, вполне возможно, это соответствовало представлениям об истинном рыцарстве.
Буквально сразу же после вступления на престол император Павел I решил заключить с орденом особую конвенцию, тем более что представители ордена сами напомнили о себе. После разделов Польши к Российской империи отошло Остроженское приорство в Волыни. Граф Ю.П. де Литта, брат представителя Ватикана при российском дворе, рыцарь Мальтийского ордена, обратился к новому императору с просьбой возвратить доходы от этого приорства. Павел Петрович не только возвратил эти средства, но и существенно их приумножил. После чего 15 января 1797 г. была подписана конвенция, где говорилось об учреждении Великого российского приорства. Согласно этой конвенции в это приорство могли войти дворяне-католики из числа русских подданных. Были также установлены ежегодные взносы русского казначейства в доход ордена.
8 июня 1798 г. на Мальту высадилась французская армия: рыцари ордена не оказали сопротивления и практически сразу сдали остров. Часть рыцарей перешла на службу к Наполеону. Иначе говоря, Великий магистр ордена Ф. фон Гомпеш сдал остров французам, чем вызвал недовольство рыцарей, проживающих за его пределами. 27 августа 1798 г. российское приорство, заручившись поддержкой более ста кавалеров, находившихся в то время в России, среди которых были поляки, немцы, французы, выпустило манифест с низложением Ф. фон Гомеша и просьбой к императору Павлу I взять орден под свою защиту[130]. Император Павел 10 сентября 1798 г. издает «Декларацию», в которой указывает, что сделает все от него зависящее к восстановлению ордена «в почтительное состояние». Павел I не провозгласил сам себя Великим магистром – он понимал, что для этого необходимо заручиться поддержкой папы римского Пия VI, который являлся духовным главой ордена. Долго ему ждать не пришлось. Уже 5 ноября 1798 г. Пий VI написал бальи графу Ю.П. де Литта, что он ужаснулся, «узнав, что Великий магистр, ради спасения собственных интересов, проявил недостойную слабость, принеся в жертву весь орден… Мы хотели бы узнать, сколько рыцарей из других приорий присоединились к благородному порыву императора и какую резолюцию они могут принять в подтверждение этого и в пример другим»[131]. Император Павел I счел это письмо разрешением и уже 29 ноября 1798 г. стал Великим магистром Мальтийского ордена. Фактически лишенный всех своих владений в Европе и, следовательно, доходов, орден святого Иоанна Иерусалимского приобрел новый центр и новые управленческие структуры в России. Император Павел I уведомил об этом послов всех заинтересованных иностранных государств. В течение 1799–1800 гг. в Петербург прибыло несколько делегаций представителей ордена, что свидетельствует о международном признании Павла I Великим магистром.
Для Павла I это признание, ощущение себя рыцарем, защитником мира, оказалось крайне важным. Орден святого Иоанна Иерусалимского стал чуть ли не самым важным орденом в России времен Павла I, получить его знаки отличия было признаком большого доверия императора. Современники неоднозначно отнеслись к столь большому вниманию православного императора к католическому ордену, хотя при Павле I открылось и православное приорство. Указом 28 декабря 1798 г. Павел Петрович закрепил создание двух Великих российских приорств – православного и католического[132]. Мальтийский крест был включен в российский герб.
Взяв под покровительство остров Мальту, император Павел I просто не мог не объявить Франции войну. В это время против Франции шло формирование коалиции в составе Англии, давней соперницы Франции на континенте, Австрии и Турции. В 1798 г. был подписан союзнический договор. Помимо создания коалиции этим договором был закрыт так называемый «Греческий проект», столь неоднозначно принимаемый в Европе. Император Павел I принял решение присоединиться к коалиции, движимый следующими причинами: захват острова Мальта, арест русского посла на острове Занте и глубокая неприязнь к идеологии революционной Франции.