Шум мотора уже почти стих, и теперь спокойствие поля, покрытого низким южным небом, словно покрывалом, оживляет лишь стрекотание ночных цикад, а человек в инвалидном кресле всё сидит на веранде, поглаживая по взлохмаченной холке внезапно обретшую свободу и так же внезапно присмиревшую собаку.

В отеле «У Розы» ни одного тёмного окна. Здание бурлит, как муравейник, в который плеснули бензина. Кто-то жарит шашлыки во дворе, другие пытаются заставить своих детишек лечь спать пораньше, кое-кто коротает вечер на балконе, обмазав обгоревшие в первый же день отдыха плечи просроченной сметаной из магазина «Магнит». Типичная летняя ночь, типичная Алиевка. И люди, внезапно уверовавшие, что лето — это навсегда. А ведь его почти не осталось… Ксюха покидает машину, и от курортно-рабочего безумия теперь её отделяет лишь изгородь. Почему-то вспомнился университет, который ждёт её в другом городе… Она вернётся туда, и это лето будет вспоминаться ей в минуты грусти — поначалу часто, потом всё реже, пока почти не позабудется, а те его частички, что застрянут в памяти навсегда, будут казаться не более чем осколками бредового чудно́го сна. Прежде чем попрощаться с водителем, Ксения наклоняется к приоткрытому окошку и осторожно спрашивает о том, о чём не может не спросить:

— А у Миши это… точно не лечится?

— Нет, — моментально прилетает в ответ. — Совсем нет. Два-три месяца, и у него отнимутся руки, полгода — и он перестанет дышать.

— Неужели даже ты не сможешь…

— Даже я. Всё решено. В мире живых твой друг — припозднившийся гость.

— Что это вообще такое было? Нет — вы мне или объясните, или я всё же вызову ментов. На этот раз точно. — Алиса до самого дома молчала, но у ворот наконец позволила себе выплеснуть накипевшее. — Во-первых, почему ты сказал, что Миша умрёт? Тебе откуда знать? Ты что — врач?

— А во-вторых? — получает она вместо ответа.

— Что ты с ним делал? Там, на ферме? И причём здесь я?

— Дочка, пойдём в дом. — Ольга аккуратно приобнимает девицу за плечи. Слишком много впечатлений для одного дня — не каждый взрослый выдержит, что уж говорить о взбалмошном подростке. Ольга чувствует свою вину. Каждый день, что она говорила себе «потом», теперь ощущается ею камешком вины. И под этой грудой она погребена.

В доме, у камина, она пересказывает дочке историю, что в своё время слышала сама — от своей матери. Кое о чём умалчивает. Например о том, как так вышло, что сейчас в этом доме живёт именно Ян. Дочка ревёт, не прекращая, хотя в повествовании Ольги мало печального. Алисе страшно. Ей двенадцать, и она не терпит даже когда за неё выбирают цвет чехла для мобильника. И вдруг узнаёт, что за неё уже выбрали судьбу.

— То есть, вы хотите, чтобы я… Стала, как он?

— Да. — Голоса матери и дяди звучат в унисон. Как две пули в одну цель.

Мама почему-то уехала ночевать в гостиницу, объяснив это тем, что надолго ей в отчем доме оставаться нельзя. Алисе выделили комнату на втором этаже. По обстановке видно — дядя готовился к её приезду заранее. Здесь есть всё — и компьютер, правда пока без доступа в интернет, и удобная кровать, и рабочее место с письменным столом и пустующим вдоль стены книжным стеллажом. Даже шкаф для шмоток — новенький, розовый и блестящий. В Иркутске-то у неё комнатёнка поскромнее будет… Не говоря уже о том, что там она о собственной ванной и мечтать не смела, а здесь она есть, да ещё какая.

На часах три. Она не уверена, что дядя спит — она уже вообще не уверена, что он человек. Мобильника нет — надо было прихватить Мишкин, был же шанс. Ступила. Бежать отсюда бесполезно — машину она водить не умеет, да и ключей ей не найти. Собаки во дворе только с виду безобидные — но стоит хозяину дать команду, и… На своих двоих до цивилизации она в ночи точно не доберётся. А остаться здесь, в заточении, за высоким забором, отгораживающем её от целого мира, ещё хотя бы на день… Где день, там и два. Они что-нибудь придумают. Они умеют убеждать. У них есть цель, и они уже доказали, что их ничто не остановит. Даже если папа поднимет тревогу, мама и его сумеет успокоить. Она же психолог, к тому же он её любит и безгранично доверяет… А брат — так он мелкий ещё. Он отсутствию старшей только рад будет — наверняка тут же займёт её комнату. А в школе? Сто процентов мать и там уже обо всём договорилась, наверное и документы тайком забрала. Шансов никаких. Прокравшись на кухню, подсвечивая себе фонариком, оставленным на тумбочке заботливым дядюшкой, она хватает первый попавшийся нож и сразу же бежит наверх. Там, в своей новой ванной, заперевшись, она забивается в душевую кабину — в одежде, даже воду не включив. Закатывает рукава… Может они всё уже и решили, но последнее слово останется за ней. Не сделает она им такого подарка — не похоронит себя в этой глуши, обречённая на вечные гонения, беспросветное одиночество и перенимание чужой боли. Она похоронит себя сейчас, в этой кабинке из плотного матового стекла. И пусть они мучаются вечно. Сами виноваты.