Слышит звон, да не знает, где он. Артур опасливо озирается, его корпус звенит напряжением, а руки сами собой собираются в стойку. Но он не знает, откуда ждать подвоха — обходит дом с крыла, заводя себя в ту самую тень, где его уже ждут.

— Уехала твоя Света. А вот я никуда не тороплюсь. — Удержаться от пафосной реплики Ксюше не удаётся.

Прежде чем повреждённая временем и возлияниями память выдаёт Артуру ответ, откуда ему вообще знаком этот женский голос, он падает на земь, сражённый нехилым зарядом новенького электрошокера.

Пацан — на вид цыган, лет не больше шестнадцати — пристал к ней на выходе из хозяйственного и изначально спросил сигарету. Потом попросил денег, затем предложил купить ворованный айфон — заблокированный и бесполезный, а под конец, завидев торчащую из полупрозрачного пакета с покупками коробку с ножом, чуть помялся да и выставил на продажу самое дорогое, что у него было. Электрошокер — в заводской упаковке, всего за тыщу. Тоже ворованный, и поди знай откуда, да только его происхождение никого из участников сделки не волновало. Кому какая разница, если работает? А он работает — цыган при потенциальной покупательнице его распечатал и собирался было опробовать на блуждавшей неподалёку кошке, но в итоге, поддавшись чарам Ксюхиного негодования, опробовал на себе. Совсем чуть-чуть. Если переборщить — можно не откачать потом. Так он сказал.

Так Ксюха и запомнила, и потому могучую тушу Артура тащит до гостиной едва дыша, боясь упустить момент, когда тот очухается, и при этом не решаясь применять орудие повторно.

В романах, которые она читала, пленников обычно вяжут по рукам и ногам верёвками — или как попало, дабы пленники вовремя, в угоду сюжету, смогли высвободиться, или напротив — намертво, какими-нибудь изысканными морскими узлами с труднопроизносимыми английскими названиями. В жизни всё проще. Пока она бродила по хозяйственному магазину вдоль стеллажей с верёвками, услужливая продавщица вдруг подскочила к ней, да не с пустыми руками, бросив ничего не значащее: «Вот, возьмите, это удобнее». «Удобнее для чего?» — поинтересовалась Ксения, повертев в руках упаковку двухстороннего строительного скотча, а у самой поджилки затряслись — неужели она настолько очевидна? «Для хозяйства», — было ей ответом.

Продавщица не соврала, разве что самую малость: Ксения фиксирует руки пленника, а сама чуть к нему же не липнет — клей на скотче столь хваток, что с ним стоит быть аккуратнее… Ноги решает не связывать — пусть брыкается, пусть вертится, как жук на панцире… Бетонная колонна в углу гостиной выполняет функцию несущей конструкции. Вдоль неё ползут лианы — пластиковые конечно. Артур рассказывал, что такую хрень посоветовал им дизайнер, а будь его воля, он бы лучше установил посреди комнаты шест. Для танцев — так он выразился.

— Сегодня потанцуешь, — шипит Ксенька, сдувая опавшую чёлку с мокрого лба. Вслед за волосами в сторону улетают воспоминания.

Она связывает запястья между собой, а через образовавшийся «замок» крест-накрест пропускает клейкую ленту, зафиксировав пленника ею в несколько оборотов вокруг колонны. Теоретически, он сможет освободиться. Но практически она такой возможности давать ему не собирается. Лента закреплена почти у пола, и вот уже пленник сидит, откинувшись на колонну, а Ксюха сидит напротив. Свет в доме погашен — весь, кроме маленькой точечной подсветки вдоль карнизов. Шторы плотно задёрнуты. Двери, вслед за воротами — надёжно заперты. Музыка выключена, и гудящая тишина охлаждает ум, как нырок в прохладное море: чёртова Кетти Перри — явно не тот саундтрек, которого требует момент. Со стороны дом выглядит спящим, нет — необитаемым. Случайным прохожим, которых, скорее всего, здесь не бывает, ничего не должно показаться подозрительным. В ожидании Ксюхе очень хочется дрябнуть для храбрости, но она не решается. Брезгует пить его выпивку или же просто не хочет терять голову? Смурное мычание разрезает пустоту сознания, мигом сводя на нет остатки волнения. Чего мычит — на губах-то скотч. У Ксюхи было время подумать, хочет ли она говорить или разговаривать — и она решила, что не хочет ни того, ни другого.

О чём она не подумала, так это о том, как будет его бить. Ей казалось — чего проще, берёшь витой железный прут, что в хозяйственном магазине продавался поштучно под наименованием «Подпорка живой изгороди». Берёшь и лупишь. Куда там. Взять — взяла, а рука не поднимается. Чуть лупастые чёрные глаза таращатся на неё ошарашенно — его понять можно: его застали врасплох. Ксения подходит ближе, помахивая прутом из стороны в сторону. Тот туго рассекает пропитанный спиртовыми парами, запахом пота и пластика густой воздух. Звучит страшно. Дальше — никак. Она бы ещё долго стояла в полушаге от раскорячившейся у колонны дюжей фигуры, загипнотизированная созерцанием чужого испуга, если бы Артур не попытался пихнуть её ногой. Почти достал. И Ксения замахивается было, чтоб стегануть по обтянутой тёртой джинсой упругой ляжке — но никак. Его глаза смеются. Она понимает, что проигрывает и ловит панику, услужливо подкатывающую к лёгким. Она вдруг осознаёт, что не ударила бы его даже если б он дотянулся и пнул её первым. Как никогда не могла дать сдачи, сейчас, имея полное моральное право — по своим канонам, выписав себе индульгенцию, и, в кои-то веки имея полное физическое преимущество… Она снова не может. Она проигрывает — а он чует это в каждом зажатом микродвижении её исхудалой фигурки; уверенность берёт вверх над страхом — она чует это по запаху, источаемому его горячей смуглой кожей. Не рискуя приближаться спереди, она обходит колонну и, сутуло склонившись, дрожащей рукой тянется к его лицу. Подцепить скотч ногтем не сложно, но оторвать рывком, да ещё и в столь неудобном положении — практически невозможно. Несколько неуклюжих потуг — и вот уже скотч висит на правой щеке пленника, а сама она обтирает чужие слюни со своих пальцев о замызганную штанину.

— Ты чё-то попутала, сучка? Жить надоело? Ты хоть понимаешь, на что подписалась? Да я тебя здесь же и зарою — в компостной яме, гнида.

Нет — слышать всё же недостаточно, нужно видеть при этом его лицо. Опасливо сторонясь, Ксения обходит колонну снова, чтобы наконец иметь возможность заглянуть своему ночному собеседнику не только в глаза, но и в рот.

— Давно не виделись.

— Развяжи меня, дрянь, сейчас же, потому что когда я сам развяжусь — ты сдохнешь.

— Не страшно, Артур. Уже нет.

— Правда что ли? С каких это пор?

— С недавних?

Они смеются — оба. Это так странно… Ксении нравится.

— Это твои дружки-менты деревенские тебя науськали? Или кто-то конкретный из них? Я тебя знаю — тебе в уши надуй, ты на всё готова. Ты бы сама до такой афёры не додумалась. Трахаря нового нашла что ли? Где он? На улице? Зови, пускай заходит. Посмотреть хочу.

А Ксюше обидно: Баграмян просто не верит, что она здесь одна. Что они здесь одни. Она заносит повыше руку с прутом и обводит им воздух, описывая пустоту — метафорически демонстрируя, что рядом никого нет.