До фермы добрались быстро. Растворив калитку, юный хозяин жестом просит гостей войти. Собака у будки заходится неистовым лаем, чуть не вырывая из земли колышек, на котором держится цепь. Проскочив мимо, они заходят в дом — уютный и прохладный. Ксения придирчиво осматривает жилище — оно просторное, на полдюжины комнат. Одноэтажное. Полки шкафов в гостиной заставлены сувенирами со всех концов света, причём совсем не пыльными. Огромная кухня, способная, навскидку, вместить два десятка гостей, тоже сияет чистотой. Половики новенькие и свежие. Обои на стенах смотрятся дорого, да и подобраны со вкусом. Этим стенам невольно доверяешь, и чужой дом вдруг начинает казаться родным и таким надёжным…

— Слушай, Алиса… Побудь пока здесь. Мне срочно надо на работу возвращаться. Я часикам к пяти за тобой приду и мы решим, что сделать. — Присев на корточки рядом с по-свойски развалившейся в огромном кресле девчонкой, Ксения пытается подобрать слова так, чтобы они звучали как можно убедительнее. Но от Алисы недоверием разит почти осязаемо: те самые иголки, которые принято приписывать подросткам — кажется, она выпустила их на всю длину.

— Ага, как же, — в надломленном голосе одно сплошное недоверие. — Если моя мамаша с дядей Яном ещё раньше до тебя не доберутся. А может… Может ты и сама им меня сдашь? Да ты кто вообще такая кстати?

Завестись с полоборота — так предсказуемо! Сперва натворить дел, влипнуть в передрягу и других за собой утянуть, а потом дуть губы, обвиняя всех вокруг в своих неудачах. Ксения понимает — это свойство возраста, за это нельзя винить. Но и помыкать собой она не позволит больше никому и никогда.

— Я просто могу проводить тебя обратно. — Голос Ксении не дрогнул. В подтверждение своих намерений она ещё раз поглядывает на экран мобильника и делает пару шагов в сторону входной двери. — А могу уйти и не вернуться. Сама разбирайся, раз ты такая умная.

— Подожди! Ладно. — Алиса, видно, перепугалась не на шутку, выдав себя с потрохами сорвавшимся на визг голосом и дрогнувшими в готовности бежать следом за Ксюхой ногами. — Я здесь побуду. Только… не сдавай меня. Я отцу позвоню, он за мной прилетит. Мне только переждать где-то надо. Не сдавай, прошу — говорю же: эти двое — они сумасшедшие. — Последние слова она уже шепчет, изо всех сил борясь с очередной волной слёзного удушья.

— Миша, я вернусь, присмотри за ней. Пожалуйста. — Ксения склоняется над наблюдающим за ними молчаливым парнем в коляске и ловит в ответ еле слышное:

— Присмотрю. Только ты обязательно возвращайся.

И Ксения ловит касание чужих рук на своём предплечье. Сухое и невесомое, но такое настойчивое.

Уже покидая подворье, почти у самой калитки, она делает над собой усилие, чтобы не ускорить шаг. Думать некогда — остаётся лишь положиться на удачу. Но дом за спиной уже не кажется таким надёжным. Страшно оставлять Ольгину дочку здесь, ещё страшнее оставаться здесь самой. Благоухание роз, что ухоженными кустиками растут вдоль внутренней стороны изгороди, почти сносит с ног. Красные, крупные розы. Их так много… А ещё у Миши все руки в мелких золотистых блёстках.

До гостиницы добралась одновременно с туристами. Повезло коллегам — не пришлось им вдвоём расселять два автобуса по номерам. Процесс расселения продвигался ни шатко ни валко: дети орали и разбегались по округе, мамаши разбегались следом, борьба за номера на первом этаже шла не на жизнь, а на смерть. Ксению, что не выпускала шариковую ручку и журнал заселения из рук, параллельно дублируя данные новоприбывших гостей в программу на рабочем компьютере, штормило. Мысли о девушке, оставленной в доме (в лапах? в плену?) у сомнительного знакомого, просверливали дыры с внутренней стороны её черепа. Хотелось сорваться и бежать обратно, но быстрый взгляд на замыленную Розу, носящуюся по этажам со связкой ключей, и едва поспевающую за ней Женьку с мешком свежего постельного через плечо, и очередь на заселение длиной с Китайскую Стену заставлял отложить мысли о побеге до лучших времён. Но стоило вновь опустить глаза в свою писанину или же в страницу очередного паспорта, как штормить начинало с новой силой. Когда же гостиница погрузилась пусть не в абсолютное, но хотя бы в приблизительное спокойствие, часы показывали шесть, и Ксения, закрыв рабочую программу, наконец засобиралась обратно.

Товарки уже и не спрашивают, куда она ходит. Сказала же им однажды — они и отстали. Теперь та ложь служит ей железным алиби на все случаи жизни.

— Ксю, поешь хотя бы. Лица на тебе нет. Суп с обеда горячий — баба Поля специально для тебя оставила.

На предложение начальницы желудок Ксении откликается жалобным урчанием. Голод — не тётка, а что если и голова именно от голода кружится? Сквозь свежевымытое оконное стекло виднеется обласканный низкими вечерними лучами гостиничный двор. Времени нет.

— Да не, я только хлебушка возьму на дорожку.

Едва за калитку — и сразу жевать. Но стоит за угол завернуть — туда, где частный сектор и вечное безлюдье — и кусок стрянет в горле. По-настоящему: Ксения кашляет долго и заливисто, пока не освобождает дыхательные пути от душистой ржаной корочки.

— Ну, здравствуй. Садись.

Ян стоит, оперевшись о бампер своего внедорожника. Ольга тоже с ним — притихла на заднем сидении. И две пары одинаковых глаз смотрят на Ксюху выжидающе.

— Или снова припульнёшь? Бегать-то ты мастачка, это я уже давно усёк, с первой встречи. Да только не стоило тебе вмешиваться в дела, которые тебя не касаются. — Костолом выдерживает очередную тягучую паузу и картинно распахивает перед беглянкой переднюю дверцу пассажирского. — Садись, говорю. Дорогу показывай.

Ксения садится, вопросов не задаёт. Всё и так ясно. Выбора у неё никакого — фактически она в плену. Отводит взгляд, невольно натыкаясь им на зеркало заднего вида, а в нём — Ольга.