— Что ясно?

— Мне этого достаточно.

Ему правда достаточно. Двое из виноградников… А у девчонки заступнички в полиции. На подружку напали… Парень — псих. Всё это — дела житейские и к его предчувствиям никакого отношения не имеющие. Во всё это он лезть не станет, не его это дело. А вот с ней — разберётся.

— Как тебя зовут? — Самый неожиданный вопрос за весь вечер. Нет, за всё лето. Да и вообще.

— Ксения.

— А меня — Ян.

— Я знаю. — Слова срываются с Ксюхиных губ быстрее, чем она успевает шлёпнуть по ним раскрытой ладошкой. Ян ухмыляется. Значит, Олька? Интересно, как далеко зашла её болтливость? Вряд ли слишком далеко…

— Не сердись на неё. Она скоро вернётся. Она нормальная, просто мы повздорили.

Такой странный скачок с темы на тему, но Ксюха безошибочно улавливает, что речь о сибирячке, покинувшей сегодня их края.

— А кем она Вам…

— Она моя старшая сестра.

Ян уже сожалеет, что поведал это незнакомой (в общепринятом смысле слова) девушке. Зачем вообще сидит с ней здесь, на своей кухне, обмениваясь глупыми, ничего не значащими фразами? Разбрасывая слова, тратя их. Со своими гостями он обычно не беседует за жизнь. Да и на кухню их не водит. Он их лечит, а потом — лечит себя. А с какой-то несмышлёной девчонкой чаи распивает и треплется ни о чём, словно с подругой, которой у него никогда не было. Даже с сестрой он не позволяет себе так растрачиваться — а там кровь, там всё другое. А Ксения — это что-то новое и непонятное. Подброшенное самой судьбой прямо ему под ноги. Тогда, во время той грозы, он об неё спотыкнулся, а мог бы просто обойти. Вот смотришь на неё — ничего особенного. Мелкая, невзрачная. Несмелая. Не ровня ему, даже если опустить всё прочее. Да и вообще — она же из другой вселенной. Из той вселенной, где водятся психованные бойфренды, отчаянные подружки, знакомые в полиции, а ещё… А ещё она притащила ему картошку в пластиковом пакете. И он её чует.

— Пойдём.

Убедившись, что обе чашки опустели, он решительно направляется к выходу с кухни, попутно зазывая гостью за собой.

— Куда?

Ксюхе такой подход не нравится. Ещё рано, а за окном серым-серо, как в осенних сумерках. Небо уже не просто грозит прорваться — небо уже почти здесь: пальцем ткни — и утонешь.

— Мне домой надо. Успеть до грозы… Меня ждут.

Ага, так мама в детстве её учила: если хочешь избежать опасной компании, дай понять, что тебя ждут и знают, где ты и с кем. Но маминых уроков она не усвоила, за что и поплатилась. А сейчас… Какая к чёрту мама. Ей двадцать и она в Алиевке.

— Я довезу, не бойся, по дождю не пойдёшь. Но с тем, что у тебя там, — на этот раз он пальцем тычет уже в свои рёбра, обтянутые тонкой тканью чёрной сорочки, — разобраться надо сейчас.

Она, обалдев от волнения, страха и любопытства, ступает следом, как дитя за крысоловом. Через первый этаж в просторный зал, где большие окна и мебель из резного дерева, а на стенах — картины и панно, и ни одной фотографии. Обстановка кажется дорогой и жутко несовременной. Следуя указаниям, Ксения опускается на жёсткую кушетку, осторожно укладывает голову на маленькую подушку, вытягивает ноги. Закрывает глаза. Старается не дышать слишком глубоко. Чувствует чужую ладонь — тёплую и гладкую — на своей груди. И вдруг проваливается в бездну, которой нет описания.