В речи, произнесенной двумя днями раньше, Гиммлер выразил уверенность в том, что СС успешно прошли этот путь[403]:
Большинство из вас знают, что это такое, когда перед вами лежат в ряд 100, или 500, или 1000 трупов. Суметь стойко выдержать это и — не считая отдельных случаев проявления человеческой слабости — сохранить достоинство [anständig] — именно это закалило нас, и это славная страница, о которой не говорится и никогда не будет сказано.
Эти речи были произнесены незадолго до того, как Морген узнал об операции «Праздник урожая» и нанес свой важный визит в Освенцим. Таким образом, те проблемы, о которых он впоследствии предупреждал Бендера, Брайтхаупта и Гравица, уже попали в поле зрения эсэсовских лидеров. В отличие от Гиммлера, Морген отрицал возможность совершения массовых убийств «без ущерба для разума и духа». Он видел, что на самом деле массовые убийства разлагающе действуют на государство в целом, подрывают его моральные устои и ведут в пропасть. Однако, разговаривая со своим начальством, он подчеркивал угрозу эсэсовским добродетелям.
Как мы увидим, стратегия Моргена по срыву «окончательного решения еврейского вопроса» не была успешной. Никто к нему не прислушался, а главные ответчики предстали перед судом только тогда, когда газовые камеры уже прекратили свою работу.
15. Адольф Эйхман
В поисках ответственных за «окончательное решение» Морген наконец обратил внимание на Адольфа Эйхмана: тот играл важнейшую роль в организации доставки жертв в центры истребления. В своих нюрнбергских показаниях Морген вспоминает такой эпизод[404]:
Я подал в берлинский суд СС ходатайство о проведении следствия в отношении Эйхмана на основе собранных мной улик[405]. Поэтому берлинский суд СС представил шефу Главного управления имперской безопасности обергруппенфюреру СС Кальтенбруннеру как высшему судье ордер на арест Эйхмана.
Д-р Бахман сообщил мне, что это представление привело к драматическим сценам[406].
Кальтенбруннер немедленно вызвал Мюллера, и судье сказали, что вопрос об аресте ни в коем случае не будет рассмотрен, поскольку Эйхман выполняет специальное тайное задание чрезвычайной важности, порученное ему фюрером.
По свидетельству Моргена, эти события произошли в середине 1944 г. В 1961 г. этот эпизод всплыл в ходе суда над Эйхманом в Иерусалиме. Генеральный прокурор Израиля сообщил: «У нас даже есть подлинный ордер на арест»[407]. К сожалению, ордер не сохранился. Все, чем мы располагаем, — свидетельство Эйхмана, приведенное ниже[408].
О: Все это произошло не в 1944-м, а в 1943 г. В 1943 г. ко мне в отдел пришли два человека из криминальной полиции. Они спросили о мешочке с бриллиантами или другими драгоценными камнями, и я сказал им, что да, я кое-что об этом знал, но сейчас уже не могу припомнить. А затем эти полицейские ушли. Спустя несколько месяцев мне сообщили, что я должен явиться в берлинский суд СС и полиции. Я пришел туда поздно вечером, поскольку подумал, что они хотят получить от меня какую-то информацию, но вместо этого меня допросил судья по фамилии Бауман или Баумгартен. Дело касалось того, что случилось с драгоценными камнями. И после того как я дал там показания, что раньше знал что-то об этом деле, но теперь не мог припомнить, меня допросили, и сержант полиции, который там присутствовал, составил протокол.
В: И результатом было то, что это обвинение оказалось безосновательным?
О: Результатом было то, что, когда я вернулся, я дал распоряжение начальнику своей канцелярии, и он и его команда всю ночь просматривали дела и нашли письмо Мюллера Глюксу, где […] я забыл сегодня […] Мюллер сообщал Глюксу, что в сейфе штаба Главного управления имперской безопасности в Берлине хранился мешочек с драгоценными камнями. И это письмо, которое относилось к периоду, когда работал мой предшественник — по фамилии Лишка, — каким-то образом попало ко мне, когда я возглавил отдел; так я и вспомнил об этом деле с драгоценными камнями и бриллиантами. Я рассказал о том, что делал, и на этом все.
Я передал это письмо своему начальнику группенфюреру Мюллеру, рассказав ему о следственных действиях предыдущего дня, и затем, позднее, я узнал, что судья Бауман подал ходатайство о моем аресте моему судебному начальнику, Кальтенбруннеру, и получил отказ. В полицейском суде со мной обращались очень грубо. Для персонала моего отдела, пока это письмо не было найдено, все это было большой неприятностью, поскольку это являлось, в конце концов, уголовным делом, и поэтому я попросил, чтобы этот судья Бауман или Баумгартен извинился передо мной в присутствии сотрудников моего отдела. И этот человек пришел и извинился передо мной за обращение, которому я подвергся.
Версии Эйхмана и Моргена совпадают во многих деталях. Хотя Эйхман не может вспомнить фамилию судьи точно, его предположения очень близки к фамилии Бахман, приведенной Моргеном. Морген говорил, что попытка арестовать Эйхмана была предпринята в середине 1944 г., а Эйхман заявил, что первые запросы поступили в 1943 г., а ордер на арест «спустя несколько месяцев» — другое сходство. Как и Морген, Эйхман вспоминает, что арест был отменен Кальтенбруннером. А извинения, которые в воспоминаниях Эйхмана он вытянул из судьи, выглядят как одна из «драматических сцен», о которых позднее рассказали Моргену.
Приведенное Эйхманом описание обвинений в целом невнятно: все, что мы можем сказать, это то, что в них фигурировал мешочек с бриллиантами. Но ведь это как раз было по профилю Моргена — его уполномочили расследовать именно такие мелкие преступления, и, именно расследуя их, он, согласно своим послевоенным свидетельствам, пытался помешать «окончательному решению еврейского вопроса». Судя по сообщению Эйхмана, бриллианты были нераскрытым преступлением, относившимся ко времени работы его предшественника. Извлечь это дело из небытия и связать его с Эйхманом было натяжкой, но именно так, по словам Моргена, он и действовал, чтобы помешать массовым убийствам.
Для преследования Эйхмана Морген обратился в эсэсовский суд в Берлине, поскольку ему самому не хватало для этого полномочий. Поручением, которое он получил от Гиммлера, было расследование преступлений в концентрационных лагерях, тогда как зона ответственности Эйхмана заканчивалась на железнодорожных станциях, где депортированных собирали для отправки на поездах в гетто и лагеря. Почему Морген вышел так далеко за пределы своих полномочий?
Связующим звеном стал Будапешт. В середине 1944 г., когда Морген обратился в суд СС, Эйхман работал в Будапеште, отправляя венгерских евреев в Освенцим. Он прибыл со своей командой в Венгрию 19 марта 1944 г., сразу после вторжения немецких войск, и оставался в Будапеште до Рождества[409]. Большая часть депортированных, количеством свыше 400 000 человек, были отправлены в Освенцим в течение 10 недель, начиная с конца апреля. Две трети из них сразу по поступлении погибли в газовых камерах[410].
Работа Эйхмана в Венгрии заставляла его посещать Освенцим, чтобы соразмерять поток депортированных и вместимость лагеря — точнее, вместимость газовых камер[411]. Поскольку депортации проводились с конца апреля до начала июля, визиты Эйхмана могли совпадать с расследованиями, которые проводил в лагере Морген, включая, например, допрос адъютанта коменданта в мае[412]. Так что пути Моргена и Эйхмана вполне могли пересечься.
Более того, Морген получил новое задание, которое затрагивало сферу деятельности Эйхмана. В письме от 16 июня 1944 г. он сообщал о большом объеме заведенных дел и добавлял: «Я должен получить от рейхсфюрера СС еще один объект расследования между Венгрией и Освенцимом»[413]. Он также просил себе помощника для проведения предварительных расследований по предстоящим делам.