[…] полиция безопасности Люблина получила обширный материал, согласно которому готовился побег всех заключенных концлагеря, и предотвратить его не представлялось возможным. Для побега были заранее подготовлены огромные подпольные склады оружия. План заключался в том, чтобы перебить внутреннюю охрану, а также всех немцев в округе Люблин руками вооруженных банд. […] Приказ об экзекуции был отдан высшей инстанцией, поскольку, согласно данным обвинительных материалов, все немцы неизбежно стали бы жертвами кровавой расправы.
Это объяснение отражает параноидальную убежденность нацистов в том, что их раса должна выбирать между истреблением всех евреев до последнего или быть истребленной самой до последнего арийца[353]. Массовые казни гражданских лиц после вторжения Германии в Советский Союз в 1941 г. обосновывались именно этой причиной[354].
Тем не менее, давая показания в 1973 г., Морген сообщил, что среди заключенных просто произошла потасовка, которая закончилась нападением на эсэсовского офицера. Затем эта история была раздута начальником службы безопасности[355]. Морген добавляет, что он обвинил этого офицера в представлении ложного рапорта. Что же касается доклада Моргена Кальтенбруннеру, мы знаем только, что в нем был подробно описан способ казни и нанесенный ею экономический ущерб, причем последний Морген считал «аргументом, который все еще мог произвести впечатление на руководство СС».
Операция «Праздник урожая» была единственным массовым убийством, свидетелем которого почти успел стать Морген. Он прибыл в Люблин, чтобы увидеть непосредственные ее последствия, тогда как последствий удушения газом в Освенциме он не видел, что и признал в своих франкфуртских показаниях[356]. Тем не менее после войны Морген не упоминал операцию «Праздник урожая», пока его прямо не спросили о ней в 1973 г., когда преступники предстали перед судом.
Морген рассказывал о подобном, хотя и не столь массовом убийстве, в конце своего интервью, которое он дал в 1971 г. Джону Толанду[357]. Толанд польстил Моргену и посетовал на то, как с ним обращались американские военные: «Я удивлен тем, что союзники не почтили вас за то, что вы делали в этих лагерях. Вы рисковали жизнью»[358]. В этих излияниях Морген услышал нечто смутившее его. Интервью почти уже завершилось, начался обмен любезностями. И вдруг Морген пустился в длинное повествование о другом эсэсовском судье.
Во время службы на Балканах этот судья обвинил лейтенанта СС во внесудебной расправе. После того как местные фермеры застрелили трех членов отряда этого лейтенанта, он выбрал подозреваемого и, несмотря на то что тот отрицал вину, расстрелял его. Судья заявил: «У него не было права казнить этого человека без судебного разбирательства», и обвинил лейтенанта в убийстве. В 1945 г., когда Германия была близка к поражению, этот судья находился в Рурской области. Туда поступил приказ казнить иностранных рабочих для предотвращения возможного восстания. И тот же человек, который однажды начал судебное преследование за единичную казнь, теперь спокойно воспринял то, что рабочих отвели в лес и расстреляли. Не очень вразумительный комментарий Моргена сводился к тому, что экстраординарные обстоятельства могут сильно повлиять на человеческий разум.
Массовый расстрел с целью предотвращения восстания в тылу — такое же обоснование было дано расправе в Люблине. Морген явно считал его абсурдным, но то, что за этим последовало, казалось ему по крайней мере объяснимым с учетом обстоятельств. И Морген почувствовал необходимость вот так, вдруг, рассказать эту историю — когда льстивый интервьюер уже прощался с ним. Операция «Праздник урожая» осталась в его памяти незавершенным делом.
Она также подтвердила подозрения Моргена, что убийства совершаются в чудовищных масштабах. А вскоре он получил дополнительное подтверждение этому в виде золотых слитков, отправленных из Освенцима.
14. Освенцим
Как мы уже видели, Морген должен был довольно рано узнать о массовом уничтожении евреев на Восточном фронте. Когда он расследовал в Кракове дело Германа Фегеляйна, тот уже был причастен к убийству 14 000 евреев в Припятских болотах[359]. Даже если Морген поверил в утверждение, будто жертвами Фегеляйна были партизаны, он, конечно, знал, что в 1942 г. солдаты вроде Пауля Клеезаттеля считали себя обязанными систематически истреблять мирных граждан, чтобы освободить пространство для немецких переселенцев, хотя Морген, похоже, не знал, до какой степени это соответствовало действительности. Когда впоследствии Моргена отправили на фронт, он был зачислен в дивизию, которая раньше участвовала в подобных злодеяниях, хотя ко времени его прибытия она уже отступала под натиском Советской армии[360]. Дело, в котором фигурировали массовые убийства, рассматривалось судом СС в его отсутствие[361]. Поэтому, когда в начале лета 1943 г. Морген вернулся в судебную систему, он едва ли мог ничего не знать о первых, еще дезорганизованных этапах массового истребления.
В конце лета Морген познакомился с архитектором центров истребления операции «Рейнхард» Кристианом Виртом, который, возможно, рассказал ему об «окончательном решении еврейского вопроса», хотя возможно также, что Морген получил эту информацию позже. Затем, в последнем квартале 1943 г., он узнал об удушении газом сотен евреев в Бренбурге под предлогом «эвтаназии» и об убийстве десятков тысяч при помощи «старого, проверенного способа», а также о невероятных объемах собранных ценностей — он увидел их на аэродроме в Люблине, а также начал вести дело о почтовом отправлении из Освенцима. Сначала Морген отправил в Освенцим следственную комиссию, а затем поехал туда сам, чтобы разобраться на месте.
Разве Морген не должен был раньше узнать об «окончательном решении еврейского вопроса» или о том, что оно готовится, или хотя бы принять меры против зверств на Восточном фронте, о которых большинство немцев знали от солдат, писавших домой или приезжавших в отпуск?
Вышло ли так случайно или нет, но Морген начал посильно бороться со злодеяниями явно позже. Работая в Кракове, он попытался осудить виновника массовых убийств в Припятских болотах, но свидетельств того, что Морген преследовал Фегеляйна из-за его репутации убийцы, нет, хотя нет также и свидетельств того, что он ее не учитывал.
Что касается газовых камер, то Морген не имел возможности узнать о них раньше. Первые газовые камеры заработали в Польше в марте 1942 г., но, как нам известно, той же весной Морген был исключен из судебной системы СС. С июля 1942 г. до мая 1943 г. он проходил курс военной подготовки, а затем воевал на Восточном фронте[362]. Когда в июле 1943 г. он снова стал судьей, последние депортации в Белжец уже завершились, а депортации в Треблинку и Собибор подходили к концу. Таким образом, у Моргена было мало доступа к информации в тот период, когда операция «Рейнхард» шла полным ходом. И едва ли он сделал бы выводы из разрозненных сведений: будучи следователем, он оставался приверженцем веских доказательств.
В 1943 г., когда Морген начал расследовать коррупцию в концлагерях, единственным крупным лагерем уничтожения, работавшим в полную силу, оставался Освенцим-Биркенау. Морген отправился туда непосредственно после того, как увидел последствия расправы в Люблине.
Теперь мы вернулись к точке, с которой начали: к поездке Моргена в Освенцим-Биркенау, которую он описывал в показаниях на Освенцимском процессе в 1964 г. Продолжим с того места, на котором остановились[363]:
Понятно, что той ночью я не смог уснуть. Я уже видел кое-что в концентрационных лагерях, но ничего подобного раньше не было. И я думал о том, что с этим можно сделать. С учетом того, что судья и прокурор, несомненно, обладают властью, неспециалисты, как правило, склонны задавать вопрос: «Почему вы сразу не арестовали виновных, а именно занимающих ответственные должности, и не осудили их за чудовищные преступления?» Позвольте мне прежде всего напомнить неспециалистам, сторонним наблюдателям, что судья не может производить арест иначе как при проведении судебного разбирательства уголовного дела. […] Судебная система СС была военной судебной системой, существовавшей наряду с военной судебной системой армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил; это была судебная система четвертой составляющей вооруженных сил, а именно Ваффен-СС и полиции, выполняющей специальные задания[364]. Военная судебная система — результат деятельности военного командования, ответвлением которого она является и от которого зависит. Все важные функции, обычно выполняемые судом, состоящим из независимых судей, находятся в руках так называемого герихстгерра, то есть командира-генерала, а над ним — генерал корпуса, армии и, в качестве высшего герихтсгерра, главнокомандующий вооруженными силами, которым тогда был Гитлер. Герихтсгерр готовит и подписывает ордер на арест. Герихтсгерр дает распоряжение об открытии судебного процесса. Герихтсгерр комплектует военный суд. Он утверждает либо отменяет судебные решения, он определяет исполнение наказания.
Поэтому, чтобы преследовать в судебном порядке Гиммлера или Гитлера, инициаторов этих преступлений, мне пришлось бы предложить самому Гитлеру или самому Гиммлеру выдать ордер на свой арест. И даже если бы они возбудили дела против самих себя, было бы невозможно созвать суд. Ибо суд должен быть составлен таким образом: с заседателем-неспециалистом того же ранга, что и ранг обвиняемого, и с тем, кто выше рангом. Таким образом, понадобилось бы привлечь Гитлера в качестве заседателя — непрофессионального судьи и сверх-Гитлера в качестве второго заседателя. Итак, вы видите, что это было абсолютно невозможно. Вы должны понимать, что Гитлер действовал в ничем не ограниченном правовом пространстве, в котором было отменено разделение властей, он один представлял в своем лице всех: рейхсканцлера, рейхспрезидента, главнокомандующего вермахтом, верховного законодателя, верховный исполнительный орган, герихтсгерра. […] И то, что действует относительно высших должностных лиц, а именно Гитлера и Гиммлера, применимо, разумеется, и к их непосредственным подчиненным, штандартенфюреру Хёссу [коменданту Освенцима] и его подчиненным. И если бы они выдвинули обвинения против этих людей, им пришлось бы обвинять и осуждать самих себя и свои собственные действия. Прокурор, судья может применять только действующий закон и не должен придумывать собственный. Если он выходит за рамки закона, он сам становится преступником.
Морген говорит, что «судья может применять только действующий закон», излагая свою концепцию закона, включающего в себя приказы Гитлера. Таким образом, его положение не давало ему возможности бороться с массовыми убийствами. Но такой взгляд на правосудие является позитивистским, от чего Морген сам же и отошел, когда стал судить обвиняемых, исходя из их личности. Поэтому вовсе не соблюдение границ судейской власти удерживало Моргена от преследования лидеров, а страх перед их неограниченной политической властью.
Во всяком случае Морген был прав в том, что преследование Гитлера и Гиммлера ничем бы не закончилось. Поэтому он стал рассматривать другие способы борьбы[365]: