В апреле 1989 года Хонеккер передал Эгону Кренцу – своему соратнику по Политбюро и вероятному преемнику, – чтобы тот выдал инструкции о том, что «стрелять не следует». Вместо этого пограничникам теперь следует более эффективно предотвращать побеги за счет «новых и более глубоких траншей [и] новых и более совершенных препятствий… незаметных для противника» на Западе. Практическим следствием слов Хонеккера (то есть, какие конкретно инструкции получили пограничники, имевшие доступ к огнестрельному оружию) стало то, что пограничники теперь могли стрелять лишь в том случае, если «их собственная жизнь находится под угрозой». Впрочем, принимая во внимание методы прежних десятилетий, обеспечение этого условия не составило бы труда. А глава Штази, восьмидесятилетний Эрих Мильке, подтвердил лицемерность этих инструкций – через две недели после их распространения он выразительно сказал своим подчиненным, что применение огнестрельного оружия пограничниками «совершенно оправданно». Для убедительности он добавил: «Если собираетесь стрелять, то уж делайте это так, чтобы цель от вас не ускользнула».
На другой стороне охраняемой границы Бонн делал все возможное, чтобы помочь восточным немцам покинуть свою страну без риска быть застреленными. Западная Германия располагала соответствующими возможностями благодаря тому, что ГДР зависела от ее экономической помощи. Эта помощь чаще всего прикрывалась какой-нибудь приемлемой для Восточной Германии формулировкой (например, «транзитная сумма» – крупная сумма денег, по официальной версии предназначавшаяся для покрытия расходов лиц, пересекающих территорию ГДР), но тем не менее создавала зависимость. Бонн пользовался этим, чтобы выкручивать руки членам Политбюро, когда речь доходила до соблюдения прав человека и других проблем. Например, Бонн добился от ГДР разрешения объединяться на Западе членам семьи, часть которой осталась на Востоке вследствие разделения Германии, или вывозить политзаключенных из восточных тюрем. С 1963 по 1989 год Бонн фактически купил свободу для примерно 33 000 таких людей. В одном внутреннем документе канцелярии ФРГ, датированном февралем 1989 года, подведены итоги этой многолетней практики и указаны типичные суммы «платежей»; при этом выплаты обычно производились не наличными. Тем не менее «цены» были более-менее фиксированными: примерно 4500 западногерманских марок за человека при воссоединении семьи и 96 000 за освобождение политического заключенного. Лица, которым удалось получить убежище в западном посольстве, приносили режиму ГДР лишь 10 000 марок, что создавало для Восточной Германии дополнительный стимул не допускать людей до посольств и сажать их в тюрьму, чтобы они приносили режиму максимальную финансовую пользу. Вдобавок к этой практике в 1970 году между двумя Германиями был заключен ряд соглашений, которые, помимо прочего, позволили создать для жителей ФРГ предсказуемые способы пересечения границы между двумя Германиями. После вступления в силу этих соглашений количество сотрудников Штази удвоилось: появилось много западных гостей, за которыми требовалось наблюдать.
Этот статус-кво в разделенной Германии мог бы продолжаться гораздо дольше, если бы не последствия Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) и начало эры Горбачева в Советском Союзе. До этих событий восточные немцы, за исключением престарелых, разлученных с семьей или политзаключенных, почти не надеялись покинуть ГДР. Разрешались некоторые командировки или поездки по случаю дня рождения или похорон, но лишь при определенных условиях. Так, в одной неожиданно прямой служебной записке Кренц предложил Хонеккеру, чтобы «в поездки не допускались несовершеннолетние дети», а Хонеккер написал на ней «согласен». Иначе говоря, поездка могла состояться, только если супруг или несовершеннолетние дети оставались на родине – в сущности, в качестве заложников. За исключением этих ограниченных вариантов, у большинства жителей ГДР не было возможности путешествовать или эмигрировать. Некоторые от безысходности подавали прошения на выезд из ГДР, несмотря на то что четкой процедуры обработки таких прошений не существовало.
СБСЕ помогло добиться перемен. Участники первой сессии СБСЕ прибыли с обеих сторон железного занавеса, в том числе из США и Советского Союза. Они подписали в Хельсинки в 1975 году так называемый Заключительный акт, обеспечивавший гарантии некоторых первостепенных прав человека. СССР и его союзники подписали этот акт потому, что он содержал то, чего страстно желала Москва: формулировку о незыблемости границ, установившихся после Второй мировой войны в Европе. Ранее Советский Союз надеялся получить такие гарантии на мирной конференции, ознаменовавшей конец Второй мировой войны, но поскольку этого не случилось, к 1975 году Москва была готова пойти на вариант с СБСЕ. Согласие с какой-то несущественной (с точки зрения Советов) риторикой о правах человека казалось небольшой ценой за обретение долгожданных гарантий.
Советский Союз, однако, серьезно недооценил силу этой риторики. На протяжении 1970-х и 1980-х годов активисты с Востока и Запада требовали от стран-участниц Варшавского договора соблюдения Хельсинкских соглашений о правах человека. Более того, процесс СБСЕ не закончился в Хельсинки, даже несмотря на тот факт, что именно там был подписан Заключительный акт. Напротив, началась продолжительная серия встреч СБСЕ (среди которых особенно выделяется расширенное заседание, проводившееся в Вене с 1986 по 1989 год), которая привела к расширению первоначальных условий Заключительного акта. Одним из главных действующих лиц на конференции в Вене был госсекретарь США Джордж Шульц, упорно добивавшийся положительного итога к концу второго президентского срока Рейгана (и своих полномочий в кабинете) 20 января 1989 года. В то время как исходные документы СБСЕ акцентировали внимание на воссоединении семей и потому были мало полезны тем жителям ГДР, которые не имели родственников на Западе, достигнутые в Вене соглашения кардинально изменили ситуацию. Они однозначно давали право уехать из страны не только для воссоединения с семьей. Шульц добился своей цели: члены СБСЕ поставили подписи на Итоговом документе венской встречи 15 января – всего лишь за пять дней до окончания срока полномочий Шульца.
В дополнение к давлению со стороны СБСЕ, сторонникам жесткой линии в Восточном Берлине добавил головной боли приход к власти Горбачева. Горбачев считал, что СССР нуждается в реструктуризации и реформах, чтобы лучше конкурировать с Соединенными Штатами. Он не только решил сократить военные расходы, но и, используя ставшее расхожим словосочетание «новое мышление», приступил к либерализации отношений Москвы с ее союзниками. Поскольку Советский Союз постепенно расширял свободы речи и собраний, росли и ожидания восточных немцев (вспомним о закономерности, описанной Токвилем), которые надеялись обрести такие же свободы на своей родине.
В 1988 году режим Восточного Берлина отреагировал на ветер из Москвы и Вены и ввел если не право покинуть ГДР, то хотя бы право подать заявление на выезд – прежде такого не было. Конечно, государство все равно имело возможность решать, одобрить ли заявление. Этого шага было недостаточно; СЕПГ, оказавшись под угрозой международной изоляции и критики со стороны Советского Союза, была вынуждена подписать ненавистный ей Итоговый документ венской встречи в январе 1989 года. После этого Мильке дал понять своим подчиненным в Штази, что они должны препятствовать соблюдению документа в ГДР всеми возможными способами. А внутренний анализ, проведенный по заказу восточногерманского Политбюро, заключал, что «каждая страна могла сама решать», в какой мере она будет внедрять Венское соглашение; в Восточной Германии это едва ли планировалось. СЕПГ также решила игнорировать призывы к «легализации политической оппозиции». Надежды реформаторов внутри самой партии тоже не оправдались; региональные лидеры партии и Штази в феврале 1989 года получили предупреждение о том, что «те, кто считает, что мы должны изменить нашу политику, больше не принадлежат к нашей партии». Восточный Берлин также беспокоился, что Бонн использует Венское соглашение, чтобы подпортить репутацию ГДР на международной арене. Или, хуже того, Бонн мог привязать свою финансовую помощь к условиям соглашения. Во внутренних западногерманских меморандумах действительно есть намеки на то, что Бонн рассматривал итоговый документ Венской встречи как средство оказания давления на Восточную Германию.
Среди тех, кому удалось воспользоваться новым правом и подать заявление, была Карин Геффрой. Хотя эмиграция для нее означала необходимость оставить в ГДР второго, уже выросшего сына, она не сомневалась, что ей лучше сбежать подальше от Штази, которое, как она боялась, могло признать ее психически больной и запереть на всю оставшуюся жизнь[12]. Она подала заявление на эмиграцию в ФРГ. Несмотря на всевозможные препоны и хитрости (соответствующий отдел сначала не хотел принимать ее заявление), она стояла на своем. Не исключено, что именно из-за постоянных опасений насчет репутации ГДР за рубежом и того урона, который ей наносит дело Геффрой, – хотя, возможно, Штази решило, что долгие месяцы допросов не дают никакой новой информации, – министерство государственной безопасности все-таки сдалось и одобрило ее заявление на эмиграцию. Она могла взять с собой два чемодана, но ей запретили перевозить останки Криса. Пересекая границу с Западом, ту цель, которой не суждено было достичь ее сыну, она про себя разговаривала с Крисом в знак молчаливого протеста. Карин просила у него прощения за то, что проигнорировала его настойчивые просьбы об эмиграции на Запад:
Ее шансы на успех были невелики, пока у власти оставался режим ГДР. Летом 1989 года, однако, шансы резко выросли, когда на венгерской границе соцлагеря неожиданно образовалась брешь. Это событие стало первым серьезным ударом по способности СЕПГ контролировать передвижение жителей страны, хотя поначалу партия отказывалась это признавать. Несмотря на то что эта брешь возникла на отдаленном участке австро-венгерской границы, бурные последствия этого события вскоре пронеслись по всему социалистическому лагерю, достигнув Саксонии в ГДР, Восточного Берлина и, наконец, самой Берлинской стены.
Глава 2
От маргинального к массовому
Руководство в Восточном Берлине поначалу не осознавало, что события на границе между Австрией и Венгрией весной и летом 1989 года станут для него огромным испытанием. Венгрия тоже входила в Организацию Варшавского договора, СЕПГ достаточно доверяла ей, и восточные немцы могли путешествовать туда без излишней бюрократии. Многие жители ГДР пользовались этой возможностью, особенно в праздники и периоды отпусков. Конечно, Политбюро в Восточном Берлине всегда понимало потенциальный риск: поскольку Венгрия имела общую границу с Австрией, жители ГДР во время отпуска могли попытаться бежать через нее. Чтобы предотвратить это, восточногерманский режим в 1969 году заключил с Будапештом соглашение, которое обязывало Венгрию не давать гражданам ГДР выезжать в Австрию без разрешения, если они попытаются это сделать. Восточный Берлин успокаивал себя тем, что Будапешт на протяжении двадцати лет исправно выполнял условия соглашения. Венгерские власти не только предотвращали подобные выезды, но и во многих случаях устанавливали личности потенциальных беглецов и передавали их в руки Штази – в нарушение международных норм обращения с беженцами.
Однако сотрудничество с участниками соцлагеря тоже начало давать сбои после того, как к власти пришел Михаил Горбачев, поскольку лидеры разных стран не могли договориться о том, как им реагировать на реформы в Москве. В Восточном Берлине Эрих Хонеккер лично несколько раз продемонстрировал неодобрение происходящего в СССР. По его приказу почтовая служба ГДР в ноябре 1988 года начала запрещать распространение советского журнала Sputnik на немецком языке. Руководителю СЕПГ не нравился тон печатавшихся в нем статей. Также Хонеккер открыто заявил на пленарном заседании партии в декабре 1988 года, что в Восточной Германии не будет никакой гласности или перестройки в советском ключе. Недовольство не ограничивалось публичными жестами. Когда высокопоставленный офицер КГБ Леонид Шебаршин посетил Восточный Берлин в апреле 1989 года, ему пришлось целый час выслушивать тираду Эриха Мильке, который жаловался на недостаточную решительность в ответах на «вражеские атаки», под которыми он, очевидно, имел в виду партийных лидеров в Венгрии и Польше, сочувствовавших Горбачеву. Мильке также выразил свое изумление критикой Иосифа Сталина на основании недавно опубликованных архивных документов. Глава Штази требовал объяснений, почему подобные документы – вместе со знавшими о них людьми – не были «ликвидированы». Когда Шебаршину наконец удалось ответить, он заметил, что Мильке разговаривал с ним «как с обвиняемым». Мильке это не смягчило, и его агрессивная, в духе холодной войны, позиция оставалась совершенно неизменной на протяжении 1989 года. Это мировоззрение проявилось, в частности, 5 мая 1989 года, когда его министерство все еще работало над планом, согласно которому отряды восточногерманской народной армии при поддержке Штази должны были войти в Западный Берлин и оккупировать его.
Стратегия Мильке – придерживаться жесткой линии, тем самым выполняя инструкции своего начальника Хонеккера, – была рискованной в переменчивом климате конца 1980-х. Одним из тех, кто хорошо понимал эти риски, был Гельмут Коль, который и рассказал о них Горбачеву на встрече в Бонне в июне 1989 года. Во время беседы с глазу на глаз канцлер ФРГ посетовал на то, что, хотя Хонеккер может некоторое время подавлять требования перемен, в итоге его бескомпромиссный подход только усугубит положение. Как написано в русском пересказе беседы, Коль сказал Горбачеву, что «Хонеккер не предпринимает никаких реформ и из-за этого дестабилизирует ситуацию».
Если в Восточном Берлине действия Горбачева восприняли прохладно, то в Варшаве и Будапеште они вызвали реальные перемены. В Польше независимый профсоюз «Солидарность» уцепился за новую эпоху открытости, чтобы убедить правящую партию Польши в необходимости круглого стола для обсуждения постепенной демократизации. Эти переговоры начались 6 февраля 1989 года – в то самое утро, когда восточногерманские пограничники уносили труп Криса Геффроя из разделительной зоны. Политические методы правящего режима в Польше разительно отличались от жестокости СЕПГ: в июне 1989 года лидеры польской партии согласились провести частично свободные выборы из двух туров.
Решительная победа «Солидарности» практически для всех стала сюрпризом: поляки отдали «Солидарности» все, кроме одного, места в нижней палате парламента, за которые ей позволили бороться, и 92 из 100 мест в верхней палате. К концу второго тура «Солидарность» получила все, за исключением одного, места в верхней палате. Эта победа была столь выдающейся, что наблюдатели в Польше и за рубежом, особенно в Вашингтоне, беспокоились о том, как бы такое унизительное поражение не вынудило польских или советских партийных лидеров аннулировать результаты выборов, но этого не произошло. Несмотря на то что глава Польской объединенной рабочей партии Войцех Ярузельский мог оставаться президентом после выборов, его премьером стал лидер «Солидарности» Тадеуш Мазовецкий.
Вслед за Польшей в июне 1989 года начали проводить круглые столы и в Венгрии – между правящей партией и членами оппозиции. Будапешт и Москва тоже приступили к разработке плана вывода советских оккупационных войск из Венгрии. Кроме того, 16 июня состоялось торжественное перезахоронение Имре Надя – лидера венгерского восстания 1956 года, которое, как и восточногерманский мятеж 1953 года, было подавлено советскими войсками. Это впечатляющее событие организовала группа активистов под названием Комитет исторической справедливости; венгерские лидеры не стали ему мешать, а некоторые даже присоединились. Церемония собрала примерно двести тысяч человек и стала вызывающим жестом в адрес Советского Союза.
Премьер-министр Венгрии и лидер правящей партии Миклош Немет сказал Горбачеву, что он надеется на разработку настоящей многопартийной системы. Немет также объяснил Горбачеву, что он с коллегами решил «полностью упразднить средства электронной и технической защиты западной и южной границ Венгрии». Навязанное Венгрии ограничение на пересечение границы давно было неразумным (во всяком случае, с точки зрения самих венгров), и теперь Немет давал понять Горбачеву, что, по его с коллегами мнению, страна «более не нуждается» в таких пограничных укреплениях. Охраняемая с оружием граница, как он выразился, «сегодня служит лишь для того, чтобы ловить граждан Румынии и ГДР, пытающихся нелегально сбежать на запад через Венгрию», – иначе говоря, граждан тех стран, где эмиграция ограничивается наиболее жестко. Немет пообещал Горбачеву, что он, конечно, «обсудит с товарищами из ГДР» этот шаг и что официальные лица из Министерства внутренних дел Венгрии дадут сотрудникам Штази свои рекомендации насчет происходящего. Эти официальные лица заверили тайную полицию в Восточном Берлине, что, несмотря на грядущие перемены, венгерские силы безопасности все равно не будут выпускать восточных немцев. Они усилят контроль, чтобы компенсировать демонтаж заграждений на границе. Штази, видимо, приняло эти обещания за чистую монету, ослабило бдительность и не предпринимало никаких решительных мер к тому, чтобы вмешаться или предотвратить возникновение бреши в границе советского блока.
Ликвидация венгерских фортификационных сооружений на границе с Австрией началась весной без особой шумихи, но получила более широкое внимание общественности после символического события 27 июня, на котором министры Венгрии и Австрии – Дьюла Хорн и Алоиз Мок – взяли в руки ножницы для резки проволоки, позируя перед камерами репортеров. Как и было обещано, Будапешт продолжал удерживать восточных немцев от выезда. Восточный Берлин, однако, беспокоило то, что у Венгрии возник интерес к соблюдению условий Конвенции ООН о беженцах. В случае полного ее выполнения это означало бы, что Венгрия не станет отправлять людей, классифицированных как беженцы, обратно в страну, гражданами которой они являются. Открытым оставался вопрос о том, начнет ли Будапешт классифицировать жителей ГДР как беженцев, чтобы перестать их возвращать.
Надеясь, что венгерские пограничники отныне не станут их останавливать, восточные немцы массово воспользовались возможностью поехать в Венгрию летом 1989 года – и направились к австро-венгерской границе. Штази подготовило на удивление честное внутреннее резюме причин, из-за которых начался массовый исход в Венгрию. Министерство госбезопасности ГДР пришло к выводу, что основными мотивами были нехватка потребительских товаров и услуг в ГДР, низкое качество медицинского обслуживания, ограничения в путешествиях, удручающие условия труда, бюрократия и отсутствие свободных СМИ.