Оглядываясь назад на июльские события, должен сказать, что поражение большевистского восстания, вместе с быстрым отступлением наших войск в Галиции, способствовали укреплению чувства патриотизма и национальной ответственности в народных массах и в руководящих кругах левых, социалистических, антибольшевистских партий.
Ход событий в России с февраля по октябрь 1917 г. обычно представляют как монотонный процесс постепенного, но непрекращающегося и постоянно нарастающего распада страны. Однако в действительности Россия двигалась в те месяцы по зигзагообразной линии. Вплоть до сентября (период корниловского мятежа) Россия шла вперед, причем линия прогресса сопровождалась некоторыми падениями и откатами, но характеризовалась неуклонным уменьшением революционного хаоса и развитием политической силы и мудрости. После разгрома большевиков в июле процесс оздоровления набрал исключительную силу. Но он был внезапно остановлен безумием честных, но политически невежественных и нетерпеливых генералов.
Вместе с новым поражением русских войск на фронте прокатилась всенародная волна антибольшевистских вылазок. Большевистские комитеты и газеты уничтожались повсюду внутри страны. Во всех провинциальных центрах Советы были прочно в руках оборонительных элементов, патриотически настроенных, созидательных и стремящихся к восстановлению национального строя. Представительство большевиков в Исполкоме Советов и во Всероссийском исполнительном комитете съезда Советов было сведено почти к нулю. Рука об руку с устранением всех большевиков из аппарата Советов становилось все более очевидным, что Советы не были и не могли быть органами власти, а были лишь инструментами, полезными в процессе перехода к новому, упорядоченному, демократическому государству.
Вступили в силу новые законы, разработанные первым кабинетом Временного правительства, предусматривающие комплексную систему городского и земского самоуправления на основе всеобщего, пропорционального, равного избирательного права, в том числе женского. В конце июля мы находим городские думы в двухстах городах уже избранными на основании нового закона. В середине сентября шестьсот пятьдесят из семисот городов России избрали такие новые городские Думы. Не так быстро, в связи с сельскими условиями, но тем не менее с хорошей скоростью шло переустройство земств на широкой, демократической основе. Колоссальное развитие кооперации, стимулированное законом Временного правительства о кооперативах, создало чрезвычайно прочную основу для роста демократического государства. Первоначальный анархический период безответственного пролетарского действия постепенно трансформировался в здоровое профсоюзное движение, в котором большевики занимали маловлиятельную позицию на крайне левом фланге. Авторитет правительственных комиссаров в армии неуклонно возрастал в соответствии с планом правительства вернуть армию через посредство комиссаров, как связующее звено от установленной в марте системы комитетов, к нормальному единоначалию.
8 июля я снова повторил свой последний приказ о беспощадном применении оружия против неповиновения на фронте. Я обратил внимание комиссаров и командиров на прокламацию Временного правительства от 6 июля, запрещающую в войсках антиправительственную и антивоенную агитацию. Одновременно я телеграфировал в Ставку приказ с требованием «снять и привлечь к ответственности командиров, проявляющих малейшее нежелание применять силу». 7 июля я арестовал делегацию Главкома Балтийского флота, прибывшую в Петроград для помощи большевикам, «арестовать министра юстиции Переверзева и помощника министра морского флота Дудыренко». Правило, принятое правительством при его образовании, в первые дни революции, не разоружать и не выводить из Петрограда воинские части, участвовавшие в революционном движении, — правило, ведущее к дезорганизации и развращению гарнизона, было отменено. Отныне правительство предоставило командирам право переформировать полки петроградского гарнизона и отправлять их на фронт. 8 июля единогласным решением Временного правительства был обнародован приказ, восстанавливающий смертную казнь и предусматривающий учреждение военного трибунала на фронте. В то же время правительство восстановило военную цензуру, предоставив министру внутренних дел по соглашению с военным министром право закрывать газеты и ежедневники, запрещать собрания, производить аресты без обычных судебных постановлений.
Конечно, эти меры по укреплению правительства не встретили немедленного одобрения у всех. В сознании многих оторванных от симпатий к левым политических деятелей усиление административной власти революционного правительства вызывало неприятные воспоминания о полицейском беспределе старого режима. Особое беспокойство общественного мнения вызывали меры, затрагивающие печать.
Подавление большевистских газет, особенно на фронте, естественно, встретило всеобщее одобрение. Но когда дело дошло до того, что необходимо было запретить дальнейшее издание двух крупных столичных газет — ультрарадикальной «Новой жизни» Максима Горького и экстремистско-консервативного «Нового времени», — раздался резкий крик протеста всех без исключения политических и литературных кругов. Говорили, что Керенский хотел восстановить для печати режим Плеве (всеми ненавидимого министра внутренних дел при Николае II, убитого в начале русско-японской войны). Право административного ареста фактически стало одной из причин спора между Временным правительством и представителями Конституционно-демократической партии во время кризиса нового кабинета, последовавшего за большевистским восстанием.
Верные учению о правлении по закону, либеральные юристы решительно протестовали против «беззакония, узакониваемого правительством». Правда, та же партия требовала от правительства крайнего беспредела, т. е. самой широкой административной борьбы с большевиками, но частичная непоследовательность определялась тем, что предполагаемые административные высылки из России и административные аресты грозили принципиально в то время, в августе не революционерам слева, а противникам справа, которые стали со все большей смелостью высказываться в пользу развертывающегося движения за военную диктатуру[12].
7 июля, на следующий день после моего возвращения с фронта, князь Георгий Львов вышел из состава Временного правительства. Ситуация стала слишком сложной для его мягкой манеры управления. На том же заседании кабинета министров, на котором была принята отставка князя, я был назначен премьером, сохранив за собой пост военного и морского министра.
Новый правительственный кризис стал серьезно развиваться только после отъезда князя.
9 июля Всероссийский исполнительный комитет съезда Советов и Исполком съезда крестьян в совместном манифесте к стране провозгласили Временное правительство «правительством спасения Отечества и революции» Манифест призывал солдат, крестьян и рабочих к полному доверию и повиновению единому национальному народному правительству. В то же время общее собрание полков Петроградского гарнизона единогласно приняло резолюцию о выражении доверия «только Временному правительству».
Однако доверия к Временному правительству со стороны революционных и демократических организаций было недостаточно. Необходимо было восстановить союз всех живых сил страны, от чего зависело быстрое восстановление нации. Места, освободившиеся после отставки трех министров-кадетов, должны были быть заполнены людьми тех же политических и социальных взглядов. В июле это имело еще большее значение, чем в апреле или мае, ибо теперь за партией кадетов организовывались все политические и общественные силы страны, представляющие интересы имущих классов, высшего командования, остатки старая бюрократия и даже осколки аристократии. Этим я никоим образом не хочу обвинять партию Милюкова, которая в прошлом оказала большую услугу делу освобождения России, во главе с Милюковым, в том, что она «изменила свою программу и пошла на службу реакции», как говорили большевистские демагоги. Конституционно-демократическая партия сохранила всю свою идеологию. Радикально изменился только человеческий материал, наполняющий его ряды. Следует помнить, что после революции исчезли все партии правее либерального центра, а сама партия кадетов стала правым флангом русской политической жизни[13].
Было совершенно очевидно, что формирование национального правительства, стоящего над всеми партиями и партийностью, требовало включения ответственных представителей правого фланга политического спектра, в лице тех членов этой группы, которые после переворота 27 февраля приняли ярко выраженный республиканский настрой.
Представители социалистических партий и вожди Советов совершенно откровенно выразили намерение заполнить вакантные места во Временном правительстве после ухода князя Львова, не прибегая к помощи кадетов. Ситуация в кабинете министров оставалась неопределенной с 7 по 13 июля, поскольку в самый день моего назначения министром-председателем я должен был вернуться на фронт. По моему возвращению от Деникина, примерно 14 июля, все министры предоставили в мое распоряжение свои портфели. Эта коллективная отставка расчистила путь для заполнения министерских вакансий.
Сначала, после начала революции, Временное правительство как бы назначалось Временным комитетом Думы и должно было добиваться согласования с Исполнительным комитетом Петроградского Совета. Второй кабинет Временного правительства был сформирован во взаимодействии с представителями соответствующих партий, Совета и Временного комитета Думы. Теперь формирование нового кабинета Временного правительства было отдано исключительно в руки его председателя, что, естественно, делало будущий кабинет более независимым от партийного давления извне.
Переговоры между главой правительства и центральными комитетами соответствующих партий продолжались десять дней. Снова были бесконечные программные споры. Были написаны длинные письма, в которых спорные вопросы между соответствующими сторонами специально подчеркивались в целях торга. Естественно, это только раздражало противников, но нисколько не меняло существа дискуссии. Более того, хотя формально мне была предоставлена полная свобода действий при выборе министров, я столкнулся с ультиматумами со стороны соответствующих партий и организаций, возражающих против одних кандидатов или требующих назначения других.
Лично я был поставлен в весьма странное положение: по политическим обстоятельствам того времени я нес полную ответственность за судьбы нации, но не имел простого права свободно выбирать своих ближайших сотрудников, за деятельность которых в правительстве я мог действительно и с чистой совестью считать себя ответственным перед народом. Мое положение стало тем более трудным, что оба противоборствующих лагеря (буржуазный и демократический) одинаково считали совершенно необходимым, чтобы я занял пост министра-председателя Временного правительства. Фактически они не видели другого приемлемого кандидата на этот пост. Все стороны коллективно желали работать со мной, но каждая из них в отдельности ставила передо мной условия, заведомо неприемлемые для других. Партийный торг за вакантные министерские места продолжал разгораться все больше и больше. Между тем затягивание кабинетного кризиса обостряло и без того тяжелое положение в стране и особенно на фронте, где натиск немецких войск возбуждал в целом естественное и здоровое чувство патриотического беспокойства, хотя и не во все моменты принимающего надлежащий вид среди офицеров.
Стало очевидным, что российские политические партии, ни с одной из которых я не был полностью согласен и среди которых у меня были друзья и сторонники, должны были быть поставлены перед ясной альтернативой: либо они сами берут на себя всю ответственность за судьбу нации или они должны дать мне хоть какую-то свободу делать то, что я считаю нужным для страны, независимо от партийных доктрин и личных интересов. 21 июля я сложил с себя все должности и звания, передал все текущие дела вице-премьеру и тайно уехал в Царское Село. Центральный комитет всех партий немедленно разослал срочные приглашения на собрание чрезвычайного политического значения. Вечером дня моего отъезда в Малахитовом зале Зимнего дворца состоялось историческое собрание ответственных представителей всех партий, на которых держалось правительство. Я не хочу описывать то, чему не был свидетелем. Знаю только, что собрание длилось всю ночь, прервавшись в четыре часа утра. Оказавшись лицом к лицу с вопросом об ответственности за страну, никто из присутствующих не рискнул взять ответственность на себя. Заседание завершилось, наконец, решением поручить мне вновь заполнение постов Временного правительства так, как я считаю нужным, не стесняясь давления, претензий или требований ни одной из сторон. Правда, это решение было немедленно нарушено обеими сторонами — и левой, и правой. С обеих сторон мне сообщили «совершенно приватно»: «Конечно, вы совершенно вольны выбирать членов правительства, но если вы пригласите того или иного человека, то центральный комитет нашей партии сочтет его участие в правительстве вопросом, касающийся только его самого». Иными словами, мне «приватно» угрожали воинствующей враждебностью стороны.
Такое партийное двуличие, естественно, чрезвычайно пагубно сказалось на деятельности Временного правительства в том виде, в каком я его конструировал. Это лишило правительство того единства, столь необходимого в столь необычайно тяжелое время. Я решил, однако, вернуться к власти, полагая, что осознание всеми партиями необходимости моего участия в правительстве даст, по крайней мере на время, возможность бороться за восстановление России. Возможно, с моей стороны было кардинальной ошибкой вернуться к власти в тот момент. Может быть, мне следовало уйти на время в отставку в тот момент, когда вне центральных комитетов различных партий и кругов профессиональных политиков мой авторитет и популярность в стране были очень велики.
Возможно? Я не знаю. Во всяком случае, это определенно было бы благотворно для меня самого. Вопреки утверждениям моих противников справа и слева у меня не было «жажды власти». Я не раз предлагал безудержным критикам политики Временного правительства взять на себя формальную ответственность за страну при условии, что они сделают это, не прибегая к восстанию и мятежу. Мое возвращение в Зимний дворец было мотивировано осознанием долга перед страной.