В восемь утра пражский аэропорт вызывал в памяти приемный покой больницы со всем его дурдомом. Уверенность и спокойствие постепенно возвращались, как будто «Иван» паковал чемоданы и собирался домой. Несколько человек торчало около кофейного киоска с унылым видом, и больше никого, даже в дьюти–фри — он был закрыт. У нас было всего пятнадцать минут, чтобы потратить сто фунтов, и гонка началась — кто может потратить быстрее. Ли скупил весь шоколад и сигареты, а Брайан осилил несметное число кофе и делал самолётики из банкнот. Настал мой черёд, но в киоске ничего не осталось, и я предложил купить чашки и блюдца, хоть что–нибудь!

— Сколько стоят чайные ложки?

Продавец посмотрел на меня, как на чокнутого.

— Я хочу купить всю посуду, и эту милую майку, которую вы носите.

Он отвернулся, а служащие явно забеспокоились. Наконец, объявили наш рейс. У меня осталась куча чешских банкнот, может быть в самолёте есть дьюти–фри, но вдруг я увидел пожилую женщину в поношенной одежде. Он стояла сгорбившись, с шарфом поверх головы, в полной мере неся на себе печать лишений. Она отпрянула, когда я подбежал и сунул ей охапку купюр. Пожелав счастливого Рождества, я запустил в сторону терминала.

— Так не считается, ты должен был что–нибудь купить.

— Я так и сделал. Я купил улыбку, просто не успел её увидеть — ответил я, когда мы усаживались в кресла.

Проходя по проходу, мы почему–то вызвали беспокойство у пассажиров, хотя нам приходилось пробиваться через крестьян, сжимавших в руках клетки с цыплятами. Что бы они ни кричали, это звучало оскорбительно на любом языке, и мне не улыбалось выслушивать насмешки далее. Схватив оставшиеся купюры, я повернулся и кинул шарик из денег в «ораторов». Последовала немедленная вспышка гнева на мои действия, что привело бортпроводников в затруднительное положение. Ситуация нормализовалась, когда обнаружилось, что я кидался их валютой. Нас посчитали или классными парнями, или идиотами. Итак, мы пристегнулись, готовые к взлёту. Как бы то ни было, уже не важно, возникнет ли новая драка в самолёте, будет ли ещё один концерт, я с нетерпением ждал заслуженного отдыха в Рождество, чтобы провести его с Клео, неважно, какую репутацию мы заработали.

Мы успешно вернулись на родину, но наше оборудование — нет, так что концерт в Брайтоне прошел «unplugged», с пианино, которое давно следовало выбросить в море. Я был жутко разочарован. Это было место моей юности, кто–то из школьных друзей мог находиться в зале, возможно, бывшие коллеги из банка — я должен был предстать во всём великолепии. Местный паренёк, добившийся успеха и вернувшийся в родные края как герой. Наверняка они читали обо мне в газетах и с неверием обсуждали меня в перерывах, грозясь бросить опостылевшую работу, но так и не сделав это.

Я хотел показать все, что имел, но без оборудования чувствовал себя как король из сказки Ганса Христиана Андерсена: того, который носил новую модную одежду. Абсолютно голый. Может, кому–то станет легче, узнав, что адекватность или неадекватность музыканта имеет наименьшее значение, когда приходится играть на отстойном инструменте. Создай уверенный шум с правильным настроем, и БАХ! — ты выбит из колеи.

Ли переставил струны на позаимствованном басе, и мы сыграли импровизированный сет, который по идее должен компенсировать наше «разобранное» состояние. Это напомнило мне старые деньки джазового трио: фортепиано, контрабас и барабаны. Аудитория постепенно рассасывалась, частично из–за тихого звука, но в основном из–за шума в зале, потому что ни хера не было слышно, пока кто–нибудь не произнесёт «Тише!». Преданные фэны напрягали уши, чтобы услышать фортепиано и выкрикивали одобрение, телеграфируя камчатке, что происходит на сцене, и продолжали осваивать метод Брайля. Те, кто сидел позади, потихоньку передвигались в бар.

Всюду витал дух Рождества. Обнаружив остатки чешской валюты, я украсил ею стены туалета к приезду Клео. В течение следующих месяцев они постепенно исчезли, с помощью многочисленных гостей, посетивших место (многие оставили нечто, что невозможно взорвать даже Семтексом[34]). Очевидно, они были уверены, что сидение на эмерсоновском троне даёт им право на часть валютного фонда.

Одетая в обтягивающее зелёное вельветовое мини–платье, любезно демонстрирующее все её прелести больше, чем следует — особенно по сравнению с тем, что спрятано между ушами. Мои дядьки весело подталкивали меня локтями и подмигивали, увидев Клео. Было бы нечестно ожидать от дизайнера платья академического воздуха.

Вся семья собралась на Рождество в доме любимой бабушки на Перси роуд в районе Митчем, как это было заведено с тех пор, как я помню себя. Процесс обмена подарками прошел отлично, и Клео надела кольцо на палец.

— Ух ты, мой первый брильянт — проворковала она.

Хотя я несколько опасался, что меня рассматривают как мотылька, вылупившегося из кокона, я всё равно был счастлив от того, что вся семья смотрит на меня с обожанием.

Мы с Клео провели остаток каникул, заново привыкая друг к другу. Это было непросто. Проблемы с ней возникали то и дело, а теперь ещё она не любила выходить из квартиры, если шёл дождь, потому что часовой ритуал укладывания прически в нечто похожее на множество извивающихся игрушек Слинки, шёл коту под хвост. То был главный барьер, который нужно преодолевать, учитывая, что в Лондоне постоянно идёт дождь. Требование принять ванну, застрявши в пробке, равносильно полнейшему безумию.

— Ты хочешь принять душ сейчас?

Я потешался над её причудами достаточно долго, чтобы пересмотреть нашу ситуацию и, когда я поцеловал её на прощанье, никаких слёз уже не было.