Ввиду всех этих обстоятельств понятно, что у Маркса были большие опасения относительно первого конгресса Интернационала: он боялся, как бы не «осрамиться на всю Европу». Так как парижане настаивали на постановлении лондонской конференции, что конгресс должен состояться в конце мая, то Маркс хотел сам поехать в Париж и убедить их в невозможности этого срока. Энгельс же считал, что вся история не стоит того, чтобы Маркс рисковал попасть в сети бонапартовской полиции и оказался бы беззащитным. Вопрос о том, постановит ли конгресс что-нибудь дельное, второстепенный; нужно только избежать скандала, а это, конечно, вполне возможно. В известном смысле — по крайней мере для них самих — всякая подобная демонстрация является уроном, но это не значит, что таково будет впечатление от нее в глазах Европы.
Узел был распутан тем, что сами женевцы не закончили приготовлений и постановили отсрочить конгресс до сентября; с этим согласились везде, кроме Парижа. Сам Маркс не намеревался лично принять участие в конгрессе, так как его научный труд не допускал более никакого перерыва; ему казалось, что эта работа важнее для рабочего класса, чем всякое его личное участие в каком бы то ни было конгрессе. Но он затратил все же много времени на то, чтобы обеспечить благоприятное течение конгресса; он составил записку для лондонских делегатов и умышленно ограничил ее только такими пунктами, «которые допускают непосредственное соглашение и сотрудничество рабочих и непосредственно питают и развивают потребность классовой борьбы и организации рабочих как класса». Эта записка заслуживает такой же похвалы, с какой Биссли говорил о вступительном призыве: главнейшие требования международного пролетариата формулированы в нескольких страницах столь основательно и наглядно, как никогда. В качестве представителей генерального совета в Женеву поехали председатель Оджер, генеральный секретарь Кремер, и с ними Эккариус и Юнг, на рассудительность которых Маркс вполне полагался.
Конгресс заседал от 3 до 8 сентября под председательством Юнга и при участии 60 делегатов. Маркс находил, «что конгресс удался больше, чем можно было ожидать». Только о «господах парижанах» он говорил довольно злобно: «У них головы полны пустейшими прудонистскими фразами. Они болтают о науке и ничего не понимают. Они презирают всякое революционное действие, то есть такое, которое вытекает из классовой борьбы, всякое сосредоточенное общественное движение, — а следовательно, и такое, которое действует политическими средствами (наиример, законодательным сокращением рабочего дня). Под предлогом свободы, противогосударственности или индивидуализма, отрицающего авторитет, эти господа, выносившие и выносящие так спокойно в течение шестнадцати лет самый слепой деспотизм, проповедуют, в сущности, обыкновенный буржуазный строй, лишь идеализированный Прудоном». И он продолжает в том же духе и с еще более суровыми определениями.
Суд Маркса действительно очень резкий, хотя несколько лет спустя Иоганн Филипп Беккер, сам один из деятельней участников конгресса, выразился, быть может, еще резче о той неразберихе, которая там царила. Разница только та, что Беккер не забыл о немцах из-за французов и о шульце-деличеанцах из-за прудонистов. «Какие любезности приходилось расточать этим людишкам, чтобы приличным образом выпутаться из опасности наплыва всех желавших нас осчастливить». Конечно, отчеты о конгрессе в «Вестнике» написаны были в совершенно ином тоне; но их следует читать с некоторой критикой.
Французы имели сравнительно большое число представителей, располагая приблизительно третью всех мандатов; они проявили также большое красноречие, но все же не достигли многого. Их предложение принимать в Интернационал только людей физического, а не умственного труда провалилось, так же как предложение включить в программу Союза религиозные вопросы; этот выродок был, таким образом, навсегда устранен из программы Интернационала. Принято же было внесенное ими довольно безобидное предложение заняться изучением международного кредита с целью создать впоследствии при Интернационале центральный банк в духе Прудона. Хуже было то, что прошло предложение Толэна и Фрибура отвергнуть женский труд «как фактор вырождения», причем женщине указывалось на ее место в семье. Но это предложение вызвало возражения даже со стороны Варлэна и других французов и было принято лишь наряду с предложениями генерального совета о труде женщин и детей, которые фактически сводили его на нет. Помимо этого французам удавалось только провести кое-где в постановления поправки в прудоновском духе. Маркса огорчали эти безвкусные поправки, которые уродовали созданное им с таким упорным трудом, но он все же был удовлетворен общим ходом конгресса.
Только в одном пункте Маркс встретил отпор, который был для него особенно чувствительным, — в польском вопросе. После опыта лондонской конференции этот пункт был тщательно разработан в английской записке. Европейские рабочие должны принять к сердцу этот вопрос, говорилось в записке, так как правящие классы, несмотря на обычное увлечение национальностями, угнетают их, так как аристократия и буржуазия всегда рассматривала мрачную азиатскую державу как последнее прибежище против наступательного движения рабочего класса. Эту державу можно обезвредить только путем восстановления Польши на демократических основаниях. От этого также зависит, останется ли Германия лишь форпостом священного союза или сделается союзницей республиканской Франции. Рабочее движение будет постоянно тормозиться, прерываться и задерживаться, пока не будет разрешен этот великий европейский вопрос. Англичане энергично выступили на защиту предложения Маркса, французы же и часть романских швейцарцев не менее оживленно возражали; наконец, все сошлись на предложении Беккера, который сам высказывался за доклад, но желал избежать открытого раскола по этому вопросу; было принято уклончивое постановление, что Интернационал высказывается против всякого насильственного господства, стремится устранить империалистическое влияние России и восстановить Польшу на социал-демократических основаниях.
В остальном английские предложения победили по всей линии. Временные статуты были утверждены — с небольшими изменениями; вступительное воззвание не подвергалось обсуждению, а с этого времени приводилось во всех постановлениях и декларациях Интернационала как официальный документ. Генеральный совет был переизбран, и местонахождением его назначался Лондон; ему поручалось собрать подробные статистические сведения о положении интернационального рабочего класса и, поскольку позволят его средства, составлять отчеты обо всем, что может интересовать интернациональную рабочую ассоциацию. Для покрытия расходов совета на каждого члена союза был, в виде исключения, наложен на следующий год особый налог в 30 сантимов; в качестве же постоянного ежегодного взноса в кассу генерального совета конгресс предлагал взимать пенс или полпенса сверх стоимости членской карточки.
Среди программных деклараций конгресса впереди всего стояли постановления о законодательстве охраны труда и о профессиональных союзах. Конгресс выставил принцип, что рабочий класс должен добиться законов об охране труда. «Проводя такие законы, рабочий класс не укрепляет силы правительства. Напротив того, он превращает в свое орудие ту власть, которая раньше направлена была против него». Рабочий класс достигнет общими законами того, что было бы тщетно пытаться установить путем изолированных усилий отдельных людей. Конгресс выставлял ограничение продолжительности рабочего дня как условие, вне которого должны потерпеть крушение все другие усилия пролетариата, направленные к его освобождению. Это ограничение необходимо для восстановления физической энергии и здоровья рабочего класса, для того чтобы дать ему возможность духовно развиваться, жить общественной жизнью и проявлять себя в политической и социальной деятельности. В качестве установленного законом предела рабочего дня конгресс предложил восемь часов, которые должны быть включены в определенное время дня, и так, чтобы это время обнимало восемь часов работы и перерывы для еды. Восьмичасовой рабочий день должен быть осуществлен для всех достигших совершеннолетия рабочих, мужчин и женщин, причем совершеннолетие считается с достижения 18-летнего возраста. Ночная работа недопустима в интересах здоровья; неизбежные же изъятия из этого правила должны быть точно перечислены в законе. С особенной строгостью должны быть устраняемы от ночной работы женщины; но женщин следует также не допускать и к другим работам, которые опасны для здоровья или противны нравственному достоинству женского пола.
В стремлении современной промышленности привлечь детей и подростков обоего пола к соучастию в общественном производстве конгресс усматривал полезный и закономерный рост общественности, как ни отвратительна форма, в которой это осуществляется при господстве капитала. В разумном состоянии общества всякий ребенок без различия должен, начиная с девяти лет, быть производительным работником, точно так же как нужно, чтобы каждый взрослый человек без исключения подчинялся естественному закону: он должен работать, чтобы есть, и работать не только умом, но и руками. В теперешнем обществе рекомендуется разделить детей и подростков на три класса и к каждому из них применять различное отношение: на детей от 9 до 12 лет, детей от 13 до 15 лег и подростков от 16 до 17 лет. Рабочее время первой категории в мастерских или при работе на дому должно ограничиваться двумя часами, второй категории — четырьмя, а третьей — шестью часами, причем для последней категории должно делать по крайней мере часовой перерыв для обеда и отдыха. Но производительная работа детей и подростков должна допускаться только тогда, когда она связана с обучением их, причем под обучением разумеются три отрасли: умственное образование, гимнастика тела и, наконец, техническое обучение, которое дает общие научные основания всех процессов производства и приучает вместе с тем подрастающее поколение к практическому пользованию самыми элементарными орудиями труда.
Относительно профессиональных союзов конгресс постановил, что их деятельность не только целесообразна, но и необходима. Они являются средством противопоставить единственную социальную силу, которой обладает пролетариат, именно его численность, сосредоточенной социальной власти капитала. Пока будет существовать капиталистический способ производства, профессиональные союзы необходимы и должны стремиться к тому, чтобы распространить и обобщить свою деятельность посредством международных связей. Сознательно противодействуя непрекращающимся захватам со стороны капитала, они становятся, не сознавая этого, центром тяжести организации всего рабочего класса, подобно тому как средневековые коммуны были таким центром тяжести для буржуазного класса. Ведя непрерывную мелкую войну в повседневной борьбе между трудом и капиталом, профессиональные союзы приобретут еще большее значение как организованное средство для уничтожения наемного труда. До сих пор эти союзы имели в виду только непосредственную борьбу против капитала; в будущем же они не должны чуждаться и общего политического и социального движения рабочего класса. Наиболее широкое распространение они получат, когда широкие массы пролетариата убедятся, что их цель далеко не ограниченная и узко эгоистическая, а, напротив того, направлена на общее освобождение миллионов угнетаемых людей.
В смысле этой резолюции Маркс предпринял вскоре после женевского конгресса еще одну попытку, от которой ожидал очень многого. 13 октября 1866 г. он писал Кугельману: «Лондонский совет тред-юнионов (его секретарем является наш президент Оджер) обсуждает в настоящий момент вопрос о том, следует ли ему объявить себя английской ветвью интернациональной ассоциации. Если он это сделает, то управление рабочим классом в известном смысле перейдет к нам, и мы сможем сильно двинуть вперед это движение». Но совет профессиональных союзов не сделал этого; при всей своей дружбе с Интернационалом он постановил сохранить свою самостоятельность. Если историки тред-юнионов правильно осведомлены, то совет профессиональных союзов отказался также допустить к участию в своих заседаниях представителя Интернационала для быстрого осведомления обо всех забастовочных движениях на континенте.
Уже в первые годы Интернационал убедился, что его ожидают большие успехи, но что эти успехи имеют определенные пределы. Все же он пока имел основание радоваться своим успехам, и Маркс с живым удовлетворением отметил в своем большом труде, который он тогда заканчивал, что одновременно с женевским конгрессом всеобщий конгресс американских рабочих в Балтиморе выставил восьмичасовой рабочий день как первое требование, необходимое для освобождения рабочих от цепей капитализма.
Он полагал, что белые рабочие не могут достигнуть свободы там, где черные рабочие все еще подвергаются клеймению. Но первый плод американской гражданской войны, уничтожившей рабство, — это агитация за восьмичасовой рабочий день, распространяющаяся по Америке, от Атлантического океана до Тихого, от Новой Англии до Калифорнии в сапогах-скороходах железнодорожного поезда.
Глава 12. «Капитал»
Родовые муки
Когда Маркс отказался от участия в женевском конгрессе, так как завершение его главного труда — он считал, что до того писал только мелочи, — казалось ему более важным для рабочих, чем участие его в каком бы то ни было конгрессе, то он имел в виду редакционную чистку и переписку первого тома, начатую им 1 января 1866 г. И дело подвигалось сначала очень быстро, так как ему, «конечно, было приятно вылизать ребенка после стольких родовых мук».
Эти родовые муки длились почти вдвое больше лет, чем то число месяцев, которого требует физиология для рождения выношенного ребенка. Маркс имел право говорить, что, быть может, никогда работа такого рода не писалась при более тяжелых обстоятельствах. Он постоянно устанавливал сроки для окончания своей книги — «в пять недель», как он говорил в 1851 г., или «в шесть недель» в 1856-м; но эти намерения всегда разбивались о безжалостную самокритику и беспримерную добросовестность Маркса; она толкала его беспрестанно к новым исследованиям, и ее не могли поколебать нетерпеливые увещания его вернейшего друга.
В конце 1865 г. работа была закончена, но лишь в виде огромнейшей рукописи, такой, что ее никто бы не мог приготовить к печати, кроме самого Маркса, — даже Энгельс. Из этой огромной массы Маркс в течение времени между январем 1866 г. и мартом 1867 г. извлек и обработал «как художественное целое» первый том «Капитала» в его классической редакции, что было блестящим свидетельством его баснословной работоспособности: эти пять четвертей года ознаменовались постоянными и порою даже, как в феврале 1866 г., опасными для жизни приступами болезни, значительным скоплением долгов, которые ему «давили мозг», и, наконец, поглощавшим много времени подготовлением женевского конгресса Интернационала.
В ноябре 1866 г. первая часть рукописи была отправлена в Гамбург Отто Мейснеру, издателю демократической литературы, в издательстве которого уже появилась небольшая работа Энгельса о военном вопросе в Пруссии. В средине апреля 1867 г. сам Маркс привез в Гамбург остальную часть рукописи; Мейснер оказался «славным малым», и после кратких переговоров все было устроено. В ожидании первых корректурных листов — книга печаталась в Лейпциге — Маркс посетил своего друга Кугельмана в Ганновере, где его очень радушно приняла приветливая семья Кугельмана. Маркс провел там несколько счастливых недель, которые сам причислял к «прекраснейшим и самым отрадным оазисам в жизненной пустыне». Его хорошему настроению способствовало отчасти и то обстоятельство, что к нему — очень неизбалованному в этом отношении — образованные круги ганноверского общества отнеслись с почтением и симпатией. «Мы оба, — писал он 24 апреля Энгельсу, — занимаем в образованной буржуазии совершенно иное положение, чем представляем себе». И Энгельс ответил на это 27 апреля: «Мне всегда казалось, что эта проклятая книга, которую ты столько времени вынашивал, была основным источником всех твоих бедствий и что ты никогда не выпутаешься из всяческих невзгод, пока не стряхнешь ее с себя. Эта вечно незаконченная вещь угнетала тебя физически, духовно и в материальном отношении; и я отлично понимаю, что теперь, свалив с себя эту гору, ты стал совсем другим человеком, тем более что свет, как только ты снова входишь в жизнь, выявляется тоже не таким мрачным, как тебе прежде казалось». В связи с этим Энгельс выражал надежду скоро освободиться от «собачьей коммерции». Он писал, что ни на что не способен, пока торчит в делах. Положение особенно ухудшилось с тех пор, как он стал во главе дела и несет на себе большую ответственность.
Маркс ответил ему на это письмом от 7 мая. «Я надеюсь и искренне верю, — писал он, — что через год мне удастся окончательно устроить свои дела так, чтобы коренным образом изменились мои экономические отношения и я наконец стал на собственные ноги. Без тебя я никогда не смог бы закончить мой труд. Уверяю тебя, что на моей совести всегда лежало камнем сознание, что ты растрачивал свою изумительную силу на коммерческие дела главным образом ради меня и, сверх того, вынужден был переживать со мною все мои мелкие горести». Конечно, Маркс ни через год и вообще никогда «окончательно не устроил дела», и Энгельсу пришлось еще несколько лет заниматься «собачьей коммерцией»; но все же горизонт начинал понемногу проясняться.