Самое воззвание, которое издал генеральный совет в июле с целью привлечь многочисленных делегатов на конгресс, поражало сухостью сделанного в нем обзора деятельности Союза за третий год его существования. Только из Швейцарии сообщали о продолжающемся росте движения, и, кроме того, рост движения наблюдался в Бельгии, где избиение бастовавших рабочих в Маршьене вызвало большой подъем в пролетариате.

Из других стран раздавались жалобы на разные обстоятельства, мешающие пропаганде. Германия, которая с 1848 г. проявляла столь глубокий интерес к изучению социального вопроса, была поглощена обвинительным движением. Из Франции сообщали, что при ничтожной свободе, которой пользовался рабочий класс, Союз не получил такого широкого распространения, как можно было ожидать после деятельной поддержки Интернационалом происходивших во Франции стачек. Это был намек на большой локаут парижских бронзовщиков весной 1867 г., который вырос в решительную борьбу за свободу стачек и закончился победой рабочих.

И Англии сделан был легкий укор в виде замечания, что, занятая избирательной реформой, она упустила на минуту из виду текущее экономическое движение. Но избирательная реформа уже завершилась. Дизраели, под давлением масс, должен был согласиться на нее в еще более широкой форме, чем первоначально намечал Гладстон, а именно вынужден был предоставить избирательные права всем городским квартиронанимателям, независимо от высоты уплачиваемой ими квартирной платы. Поэтому генеральный совет высказывал надежду, что уже наступил час, когда английским рабочим выяснилась польза Интернационала.

Наконец, генеральный совет указывал на Североамериканский союз, где рабочие в некоторых штатах провели восьмичасовой рабочий день. В воззвании указывалось также, что каждая секция, независимо от своей величины, должна послать одного делегата; секции же, насчитывающие более 500 членов, могут посылать по одному делегату на каждых дальнейших 500 членов. На программу конгресса были поставлены следующие вопросы: 1) какими практическими средствами рабочий Интернационал может создать общий центр для освободительной борьбы рабочих; 2) каким способом рабочий класс может использовать для своего освобождения кредит, который он оказывает буржуазии и правительству.

Программа вдавалась до некоторой степени в общие вопросы, и при этом еще отсутствовала всякая записка, которая обосновывала бы ее в подробностях. Представителями генерального совета в Лозанне были Эккариус и инструментальный мастер Дюпон, состоявший секретарем-корреспондентом для Франции, очень способный рабочий; он председательствовал в отсутствие Юнга. Присутствовал 71 делегат; среди них от немцев явились Кугельман, Ф. А. Ланге, Луи Бюхнер, автор книги «Сила и материя», и Ладендорф, честный буржуазный демократ, но очень горячий противник коммунизма. Значительно преобладал романский элемент; наряду с немногими бельгийцами и итальянцами присутствовали французы и французские швейцарцы.

Прудонисты оказались на этот раз быстрее во всеоружии, чем генеральный совет; они на три месяца раньше выработали программу конгресса: в нее входило обсуждение взаимопомощи, как основы общественных взаимоотношений, уравнение ценности услуг, кредит и народные банки, учреждения взаимного страхования, положение мужчины и женщины в обществе, коллективные и индивидуальные интересы, государство как блюститель и охранитель права, карательное право и еще десяток других подобных же вопросов. Это повело к чрезвычайной путанице; но вникать в нее нам нет надобности, тем более что Маркс не имел с этим ничего общего, и принятые в результате противоречивые постановления остались только на бумаге.

Больше, чем теория, удалась конгрессу практика. Он утвердил состав генерального совета и местопребывание его в Лондоне, установил годовой членский взнос каждого члена в 10 сантимов или в 1 грош и обусловил аккуратной платой этого взноса право посылки делегатов на ежегодные конгрессы. Далее конгресс постановил, что социальное освобождение рабочих неразрывно связано с его политическими выступлениями и что завоевание политической свободы является первой и абсолютной необходимостью. Этому постановлению конгресс придавал даже столь большое значение, что решил повторять его каждый год. И он занял в конце концов правильную позицию в отношении к буржуазной лиге мира и свободы, которая возникла незадолго пред тем из лона радикальной буржуазии и собралась сейчас же после первого конгресса Интернационала на свой первый конгресс в Женеве. Всем попыткам сближения конгресс противопоставил простое программное заявление: «Мы охотно будем вас поддерживать, поскольку это будет полезно для наших собственных целей».

Странным, а быть может, и не странным образом этот менее удавшийся конгресс вызвал в буржуазном мире гораздо больше интереса, чем предшествующий, который заседал, правда, еще при сильно сказывавшемся воздействии немецкой войны. Так, английская пресса, во главе с «Таймс», куда корреспондировал Эккариус, живо интересовалась лозаннским конгрессом, в то время как на первый конгресс она не обратила никакого внимания. Конечно, не было недостатка в насмешках со стороны буржуазной печати, но отношение к Интернационалу сделалось серьезным. «Когда конгресс сравнивали, — писала госпожа Маркс в „Вестник“, — с его сводным братом конгрессом мира, сравнение выходило всегда в пользу старшего брата; в Интернационале видели угрожающую трагедию судьбы, в конгрессе мира — лишь фарс». Этим утешался также и Маркс, весьма неудовлетворенный прениями в Лозанне: «Дело подвигается… И к тому же без денежных средств, при интригах прудонистов в Париже, Маццини в Италии, при зависти Оджера, невзирая на Кремера, Поттера в Лондоне, Шульце-Делича и лассалевцев в Германии. Мы можем быть очень довольны». Но Энгельс считал, что все решения, принятые в Лозанне, пойдут к черту, если генеральный совет останется в Лондоне. Так оно действительно и было: с третьим годом существования Интернационала закончился период его спокойного развития, и наступило время горячей борьбы.

Уже через несколько дней после окончания лозаннского конгресса возник конфликт, имевший весьма значительные последствия. 18 сентября 1867 г. произошло в Манчестере среди бела дня вооруженное нападение на полицейскую карету, перевозившую двух арестованных фениев: карету силою открыли; оба арестованных были освобождены, а сопровождавшие их полицейские убиты. Настоящие виновники остались необнаруженными; но из массы арестованных фениев выбрали несколько человек, которым предъявили обвинение в убийстве, и троих из них повесили, хотя на судебном следствии, крайне пристрастном, не удалось собрать против обвиняемых каких-либо решающих доказательств. Дело это произвело большое впечатление во всей Англии и разрослось до размеров «фенианской паники», когда в декабре фении устроили взрыв у стен тюрьмы в Клеркенуэле, одном из лондонских кварталов, населенном исключительно мелкой буржуазией и пролетариатом; от взрыва двенадцать человек было убито и более ста ранено.

С фенианским заговором Интернационал сам по себе не имел ничего общего; что касается взрыва в Клеркенуэле, то Маркс и Энгельс осуждали его, как большую глупость, которая больше всего повредит самим фениям, охладив и, может быть, даже совершенно уничтожив симпатии английских рабочих к ирландскому восстанию. Но самый способ расправы английского правительства с фениями, восставшими против постыдного, векового угнетения их ирландской родины, отношение к ним как к уголовным преступникам не могло не возмутить всякое революционное сознание. Уже в июне 1867 г. Маркс писал Энгельсу: «Эти свиньи восхваляют английскую гуманность по поводу того, что с политическими заключенными обращаются не хуже, чем с убийцами, разбойниками, виновными в подлогах и педерастами». Энгельс тем более еще волновался этим делом, что Лиза Бэрнс, на которую он перенес свою любовь после смерти ее сестры Марии, была горячей ирландской патриоткой.

Однако живой интерес, который проявлял Маркс к ирландскому вопросу, имел еще более глубокие корни, чем сочувствие угнетаемому народу. Он был убежден на основании своих исследований, что освобождение английского рабочего класса, от которого зависело и освобождение европейского пролетариата, имеет своей необходимой предпосылкой освобождение ирландцев. Свержение английской земельной олигархии невозможно до тех пор, пока она будет занимать сильно укрепленные позиции в Ирландии. Как только дело перейдет в руки ирландского народа, как только он сделается своим собственным законодателем и правителем и получит автономию, уничтожение земельной аристократии, состоящей большей частью из английских лендлордов, будет бесконечно более легким, чем в Англии. В Ирландии это не только простой экономический вопрос, но и национальное дело: лендлорды в Ирландии не являются традиционными носителями достоинства нации, как в Англии; они, напротив того, смертельно ненавидимые угнетатели народа. Как только английская армия и английская полиция уйдут из Ирландии, там немедленно произойдет аграрная революция.

Что касается английской буржуазии, то она, по мнению Маркса, наравне с английской аристократией заинтересована в превращении Ирландии исключительно в пастбище, которое бы снабжало английский рынок мясом и шерстью по возможно более низким ценам. Но буржуазия еще и по другим более важным причинам заинтересована в теперешнем хозяйственном строе Ирландии. Благодаря постоянно возрастающей концентрации арендных владений Ирландия выбрасывает на английский рабочий рынок свой избыток населения и тем самым способствует понижению заработной платы, а также ухудшению материального и морального положения английского рабочего класса. Рабочие всех промышленных и торговых центров в Англии раскалываются на два враждебных лагеря — на английский и ирландский пролетариат. Средний английский рабочий ненавидит ирландского рабочего как своего конкурента и противопоставляет ему себя как представителя господствующей нации; он тем самым становится орудием аристократов и капиталистов против Ирландии и укрепляет их власть над самим собою. Английский пролетарий проникнут религиозными, социальными и национальными предрассудками по отношению к ирландскому рабочему. Он относится к нему приблизительно так же, как в прежних рабовладельческих штатах американского союза белые рабочие относились к неграм. Ирландцы расплачиваются тою же монетой и с процентами. Ирландец видит в английском рабочем одновременно и участника, и тупое орудие английского господства над Ирландией. В этом антагонизме, искусственно поддерживаемом прессой, духовенством, юмористическими журналами — словом, всеми средствами, имеющимися в распоряжении господствующих классов, коренится бессилие английского рабочего класса, несмотря на его организованность.

Это зло, по словам Маркса, перекинулось и через океан. Антагонизм между англичанами и ирландцами мешает всякому искреннему и серьезному сотрудничеству между английским и американским пролетариатом. Если важнейшей задачей Интернационала является ускорение социальной революции в Англии, как мировой столице капитала, то единственное средство для такого ускорения — независимость Ирландии. Интернационал должен повсюду открыто становиться на сторону Ирландии, и обязанность генерального совета — в частности, пробуждать в английском рабочем классе сознание, что национальное освобождение Ирландии для них не только вопрос отвлеченной справедливости и дело гуманности, а первое условие его собственной социальной эмансипации.

Этой задаче Маркс остался верен и в следующие затем годы; как в польском вопросе, который со времени женевского конгресса исчез с программы Интернационала, он видел рычаг для ниспровержения русского, так ирландский вопрос был для него рычагом для ниспровержения английского мирового господства. Он не поколебался в своей позиции и тогда, когда «интриганты» среди рабочих, которые хотели пройти в ближайший парламент — он причислял к ним также и Оджера, прежнего председателя генерального совета, — увидали в этом предлог для того, чтобы примкнуть к буржуазным либералам. Гладстон использовал ирландский вопрос, который стал тогда животрепещущим, в качестве избирательного лозунга, чтобы снова стать у кормила власти. Генеральный совет отправил петицию к английскому правительству — конечно, совершенно безрезультатную — с протестом против казни троих осужденных в Манчестере фениев, как против судебного убийства, и организовал в Лондоне ряд публичных митингов для защиты прав Ирландии.

Вызвав этим неудовольствие английского правительства, генеральный совет вместе с тем навлек на Интернационал удар со стороны французского правительства. Бонапарт в течение трех лет спокойно следил за развитием Союза, чтобы пугать им строптивую буржуазию; когда французские члены Интернационала организовали бюро в Париже, они послали об этом извещение парижскому префекту полиции и министру внутренних дел, но не получили ответа ни от того ни от другого. При этом, конечно, не обошлось без мелких препирательств и преследований. Когда акты женевского конгресса посланы были генеральному совету через одного швейцарского уроженца, натурализованного в Англии — из боязни черного кабинета бонапартовской почты, — то полиция на французской границе выкрала их у посланного, и французское правительство было глухо к жалобам на это генерального совета. Но министерство иностранных дел в Лондоне заставило французов услышать, и французской полиции пришлось вернуть похищенное. В другом случае отличился вице-император Руэ, когда соглашался разрешить к печати манифест, прочитанный французскими членами на женевском конгрессе, только при том условии, что «в него будет внесено несколько слов благодарности императору за то, что он так много сделал для рабочих». Это было отклонено, хотя французские члены крайне остерегались раздражать притаившееся чудовище и поэтому были даже в подозрении у буржуазных радикалов, видевших в них скрытых бонапартистов.

Не установлено, действительно ли они вследствие этого дали себя настолько сбить с толку, что приняли участие в нескольких несмелых манифестациях буржуазных радикалов против империи, как утверждают некоторые французские писатели. Основания, которые привели Бонапарта к открытому разрыву с рабочим классом, лежали, во всяком случае, глубже. Стачечное движение, вызванное опустошительным кризисом 1866 г., приняло беспокоившие его размеры; затем парижские рабочие под влиянием Интернационала обменялись мирными декларациями с берлинскими рабочими, а в то время, весною 1867 г., угрожала разразиться война с северногерманским Союзом из-за люксембургской торговли; и, наконец, французская буржуазия подняла столь оглушающий крик, требуя «мести за Садову», что в тюильрийском дворце возникла чертовски разумная мысль заткнуть рот крикунам «либеральными» уступками.

При таких обстоятельствах Бонапарт считал, что уложит несколько мух одним взмахом, возбудив преследование против парижского бюро Интернационала под предлогом, будто там обнаружен центр фенианского заговора. У членов бюро сделали внезапные ночные обыски, но не нашли ни малейших следов какого-либо тайного заговора. Чтобы удар впустую не вызвал слишком большого скандала, осталось только привлечь парижское бюро к судебной ответственности за то, что оно функционирует, не имея разрешения, необходимого для общества, в котором имеется более двадцати членов. Обвинение было предъявлено 6 и 20 марта против пятнадцати членов Интернационала; суд приговорил каждого из них к уплате 100 франков и сделал постановление о закрытии парижского бюро. Высшие инстанции утвердили приговор.

Но еще до того началось новое дело. Обвинители и суд отнеслись к обвиняемым крайне мягко, и от имени всех Толэн защищал себя и других в очень умеренном тоне. Но спустя два дня после первого разбирательства, 8 марта, образовалось новое бюро, и эта явная насмешка похоронила последние иллюзии Бонапарта. Члены нового бюро предстали пред судом 22 мая и были приговорены к трем месяцам тюрьмы каждый после блестящей и резкой речи Варлэна. Таким образом, империя вступила в открытую вражду с Интернационалом, и французская его секция почерпнула новую силу из этого окончательного и явного разрыва с декабрьским палачом.

И с бельгийским правительством Интернационал тоже вступил в резкое столкновение. Владельцы угольных копей в Шарлеруа довели своих нищенски оплачиваемых рабочих до мятежа постоянными притеснениями, а потом выпустили вооруженную силу против невооруженной толпы. Среди общего панического ужаса бельгийская секция Интернационала взяла жестоко преследуемых рабочих под свою защиту, стала разоблачать в печати и на публичных собраниях их печальное положение, оказывала поддержку семьям павших и раненых и обеспечила заключенным судебную защиту, благодаря которой они были оправданы присяжными.

Министр юстиции де Бара отомстил за это тем, что в заседании бельгийской палаты разразился дикой руганью Интернационала и угрожал ему насильственными мерами, и в частности запрещением его ближайшего конгресса, который должен был собраться в Брюсселе. Но члены Интернационала не растерялись от нападок и ответили письмом, заявив, что не дадут власти над собой никакому человеку — как не дадут бочке с водкой командовать собою, и что ближайший конгресс состоится в Брюсселе, как бы к этому ни относился министр юстиции.