Агитация Бакунина

Третий конгресс Интернационала заседал с 6 до 13 сентября 1868 г. в Брюсселе.

Он был многолюднее, чем какой-либо из прежних или позднейших конгрессов, но носил ярко выраженный местный характер; более половины его членов были бельгийцы. Около одной пятой составляли французы. Среди одиннадцати английских делегатов было шесть представителей генерального совета; вместе с Эккариусом, Юнгом, Лесснером также и тред-юнионист Люкрафт. Швейцарцев было восемь, немцев всего-навсего три, и среди них Мозес Гесс от кёльнской секции. Швейцер, получивший официальное приглашение на конгресс, не мог приехать вследствие совпадения конгресса с несколькими судебными сроками, но письменно известил о солидарности общегерманского рабочего союза с целями Интернационала; формальному присоединению к Интернационалу препятствовали немецкие законы о союзах и обществах. Италия и Испания прислали по одному представителю.

В заседаниях конгресса ясно сказалась жизненность Интернационала, возросшая на четвертый год его существования. Противодействие, которое проявляли прудонисты в Женеве и Лозанне по отношению к профессиональным союзам и стачкам, сменилось почти противоположным отношением. Они провели еще только чисто академическую резолюцию о «меновых банках» и о «бесплатном кредите», хотя Эккариус указывал, ссылаясь на опыт Англии, на практическую неосуществимость этих прудонистских целебных средств, а Гесс доказывал теоретическую несостоятельность их ссылкой на книгу, написанную Марксом против Прудона за двадцать лет до того.

Зато они потерпели полное поражение по вопросу о собственности. По предложению де Пепэ была принята большая резолюция с подробной мотивировкой, которая указывала, что в правильно организованном обществе каменоломни, угольные копи и другие рудники, а также железные дороги должны принадлежать всем сообща, то есть вновь образованному, построенному на началах справедливости государству, и что эксплуатацию их следует до того передать товариществам рабочих, с необходимыми гарантиями соблюдения общих интересов. Точно так же и сельскохозяйственные земли, а также леса должны быть, с соблюдением тех же гарантий, переданы в общегосударственную собственность и предоставлены для эксплуатации обществам земледельцев. Наконец, каналы, проезжие дороги, телеграфы, словом, все средства сообщения должны остаться общим достоянием общества. Своим горячим протестом против этого «грубого коммунизма» французы достигли только того, что решено было еще раз обсудить этот вопрос на ближайшем конгрессе; местом для него был избран Базель.

Маркс, по его собственному заявлению, не принимал никакого участия в составлении резолюций, принятых в Брюсселе; но он не был недоволен ходом конгресса. Не только потому, что там, как в Гамбурге и Нюрнберге, ему была выражена благодарность рабочего класса за его научный труд — это, конечно, доставило ему большое удовлетворение и в личном смысле, и в интересах дела, — но и потому, что все обвинения со стороны французской секции в Лондоне против генерального совета были отвергнуты конгрессом. Он признал лишь «тупоумием» постановление конгресса, возбужденное еще в Женеве, о том, чтобы противодействовать угрозам войны общим прекращением работ, или стачкой народов. Менее всего он мог возражать против того, что конгресс постановил окончательно порвать с Лигой мира и свободы, которая вскоре после этого созвала свой второй конгресс в Берне. Она предложила Интернационалу вступить с нею в союз, но получила в Брюсселе сухой ответ, что у нее нет разумных оснований для самостоятельного существования и ей следует просто советовать своим членам вступать в секции Интернационала.

Сторонником этого союза был в особенности Михаил Бакунин, который присутствовал уже на первом конгрессе Лиги свободы и мира в Женеве и вступил в Интернационал за несколько месяцев до брюссельского конгресса. После отклонения предложения о заключении союза Бакунин пытался склонить Лигу свободы и мира к принятию программы, которая имела бы целью разрушить все государства и создать на их обломках федерации свободных производственных ассоциаций всех стран. Он, однако, остался в меньшинстве, среди которого оказался также Иоганн Филипп Беккер. Вместе с ним Бакунин учредил Интернациональный союз социалистической демократии; входя полностью в Интернационал, он ставил себе, однако, в качестве особой задачи изучение политических и философских вопросов на основе великого принципа всеобщего нравственного равенства всех человеческих существ на земле.

Уже в сентябрьской книжке «Вестника» Беккер извещал об этом союзе, цель которого — создавать секции Интернационала в Италии, Франции, Испании и вообще повсюду, куда только проникает его влияние. Но лишь четверть года спустя, 15 декабря 1868 г., Беккер обратился к генеральному совету с просьбой о принятии союза в Интернационал, после того как такая же просьба была отклонена бельгийским и французским федеральными советами. Неделю спустя, 22 сентября, Бакунин писал из Женевы Марксу: «Мой старый друг! Более чем когда-либо я теперь понимаю, насколько ты прав, когда идешь по великому пути экономической революции и призываешь нас ступить на нее, презирая тех, которые блуждают по окольным дорожкам частью национальных, частью чисто политических затей. Теперь я делаю то, что ты делаешь уже в течение двадцати лет. После торжественного публичного разрыва с буржуазией на бернском конгрессе я не признаю никакого другого общества, никакого другого мира, кроме мира рабочих. Мое отечество теперь Интернационал, к числу наиболее выдающихся учредителей которого ты принадлежишь. Таким образом, дорогой друг, я твой ученик и горжусь этим. Вот какова моя позиция и мои воззрения». Нет никаких оснований сомневаться в искренности этих уверений.

Отношения между ними двумя быстрее и глубже всего определяются сравнением, которое сделал Бакунин несколько лет спустя, уже во время ожесточенной борьбы с Марксом, между Марксом и Прудоном. Он говорил тогда: «Маркс весьма серьезный и глубокий экономический мыслитель. Его огромное преимущество перед Прудоном в том, что он действительно материалист. Прудон, несмотря на все свои усилия освободиться от традиций классического идеализма, тем не менее оставался всю жизнь неисправимым идеалистом; он подпадал под влияние то Библии, то римского права, как я говорил ему за два месяца до его смерти, и всегда был метафизиком до ногтей. Его великое несчастье было в том, что он никогда не изучал естественных наук и не усвоил себе их метода. Он обладал некоторым чутьем, которое порою указывало ему мельком правильный путь; но, увлекаемый плохими или идеалистическими привычками своего духа, он всегда снова впадал в старые ошибки. Вследствие этого Прудон являл собою постоянное противоречие; он мощный гений, революционный мыслитель и всегда ополчался против иллюзий идеализма, но ему никогда не удавалось победить их». Так Бакунин говорил о Прудоне.

В непосредственной связи с этим он следующим образом изображал характер Маркса, каким он ему представлялся. «Маркс как мыслитель стоит на верном пути. Он установил — это его основное положение, — что все религиозные, политические и правовые явления в истории являются не причиной, а следствием экономического развития. Это великая и плодотворная мысль, которая, впрочем, не принадлежит исключительно Марксу; она возникала до него у многих других и частью была высказана другими; но ему принадлежит честь научного ее развития, а также то, что он положил ее в основу всей своей экономической системы. С другой стороны, Прудон гораздо лучше понимал и чувствовал свободу, чем Маркс; Прудон обладал настоящим инстинктом революционера, когда не увлекался теориями и фантазиями. Он почитал сатану и проповедовал анархию. Вполне возможно, что Маркс подымется до еще более разумной системы свободы, чем система Прудона, но он лишен стихийности Прудона. Как немец и как еврей, он с головы до пят сторонник власти». Такова бакунинская характеристика Маркса.

По отношению к себе самому Бакунин делал из этого сравнения тот вывод, что именно он осуществил высшее единство этих двух систем тем, что развил анархическую систему Прудона и освободил ее от всех доктринерских, идеалистических и метафизических придатков, положил в основу ее материализм в науке и социальную экономию в истории. Но это был огромный самообман со стороны Бакунина. Он пошел гораздо дальше Прудона, обладая большим, чем он, европейским образованием, и гораздо лучше понял Маркса, чем понимал его Прудон. Но он не прошел так основательно школу немецкой философии и не изучил так подробно, как Маркс, классовую борьбу западноевропейских народов. И прежде всего незнание политической экономии было для него еще более роковым, чем для Прудона незнакомство с естественными науками. Этот пробел в образовании Бакунина не уменьшался от того, что очень почетным для него образом объяснялся пребыванием в течение долгого ряда лучших его лет в саксонских, австрийских, русских тюрьмах и в сибирских ледяных пустынях.

«Воплощенный сатана» — в этом состояла и его сила и его слабость. То, что он понимал под этим своим любимым выражением, раскрыл нам знаменитый русский критик Белинский в прекрасных и метких словах: «Михаил во многом виновен и грешен, но в нем есть нечто такое, что перевешивает все его недостатки, — это вечно действенное начало, которое живет в глубине его духа». Бакунин был насквозь революционной натурой и обладал, подобно Марксу и Лассалю, талантом заставлять людей прислушиваться к его голосу. Для бедного эмигранта, не имевшего ничего, кроме своего ума и воли, было большим подвигом завязать первые нити интернационального рабочего движения в целом ряде европейских стран, в Испании, Италии и России. Однако стоит только назвать эти страны, чтобы сразу натолкнуться на глубокое различие между Бакуниным и Марксом. Оба они верили в быстрое наступление революции, но, в то время как Маркс, изучавший в Англии, Франции и Германии положение пролетариата в крупной промышленности, видел именно в нем зародыш революционной армии, Бакунин рассчитывал, напротив того, на воинствующую толпу деклассированной молодежи, на крестьянские массы и даже на босяцкий пролетариат. Хотя он ясно сознавал, что Маркс стоит выше его как научный мыслитель, но в своей деятельности всегда впадал в ошибку, свойственную «революционерам прежнего поколения». Он, однако, мирился со своей судьбой, считая, что хотя наука и является компасом жизни, но все же она еще не есть сама жизнь, а только жизнь творит действительность.

Нелепо и к тому же несправедливо относительно и Бакунина и Маркса судить об их отношениях только по тому непримиримому разладу, которым закончились эти отношения. Политически и особенно психологически гораздо увлекательнее проследить, как в течение тридцати лет они постоянно то тяготели друг к другу, то становились во враждебные отношения. Оба начали с младогегельянства: Бакунин принадлежал к крестникам «Немецко-французских ежегодников». При разрыве между его старым покровителем Руге и Марксом он примкнул к последнему. Но когда он затем в Брюсселе увидел, что, собственно, Маркс понимает под коммунистической пропагандой, то пришел в ужас и несколько месяцев спустя стал увлекаться авантюристским добровольческим походом Гервега в Германию, а потом понял глупость своего увлечения и открыто в ней признался.

Сейчас же после того, летом 1848 г., «Новая рейнская газета» обвинила Бакунина в том, что он агент русского правительства, но тотчас же признала свою ошибку, в которую была введена двумя полученными из различных источников известиями, и опровергла это утверждение, вполне удовлетворив Бакунина характером своего опровержения. При встрече в Берлине Маркс и Бакунин возобновили свою старую дружбу, и «Новая рейнская газета» энергично выступила за Бакунина, когда его высылали из Пруссии. Вслед за тем газета подвергла строгой критике его панславистскую агитацию, но предпослала этому заверение, что «Бакунин наш друг», что он действует из демократических соображений и его заблуждения в славянском вопросе вполне простительные. К тому же Энгельс, который был автором этой статьи, ошибался в своем главном возражении Бакунину: славянские народности Австрии имели все же историческую будущность, в которой им отказывал Энгельс. Революционное участие Бакунина в дрезденском майском восстании Маркс и Энгельс признали раньше и горячее, чем кто-либо.

Во время бегства из Дрездена Бакунин был арестован и приговорен к смертной казни сначала саксонским, а затем австрийским военным судом; затем «в виде милости» казнь в обоих случаях была заменена пожизненной каторгой; наконец, он был выдан России, где провел целый ряд лет в страшных страданиях в Петропавловской крепости. В это время один сумасшедший урквартист опять выдвинул против Бакунина в газете «Морнинг адвертайзер» обвинение, что он агент русского правительства, и утверждал, будто он не содержится в тюрьме. Против этого в той же газете, наряду с Герценом, Маццини и Руге, протестовал и Маркс. По несчастной случайности, клеветник Бакунина также носил фамилию Маркс; и это было известно в тесном кругу, хотя этот джентльмен упорно уклонялся, когда ему предлагали назвать себя в печати. Этим совпадением имен и воспользовался тогда поддельный революционер Герцен для недостойной интриги. Когда Бакунин, высланный в 1857 г. из Петропавловской крепости в Сибирь, бежал оттуда в 1861 г. и затем через Японию и Америку пробрался в Лондон, то Герцен рассказал ему, будто Маркс обличал его в английской печати как русского шпиона. Это была первая из тех сплетен, которые создали еще потом много неладов между Бакуниным и Марксом.

Бакунин был оторван от европейской жизни более десяти лет, и потому понятно, что в Лондоне он прежде всего примкнул к русским эмигрантам типа Герцена, с которыми, в сущности, имел мало общего. Даже в своем панславизме, поскольку о нем вообще могла идти речь, Бакунин оставался всегда революционером, в то время как Герцен своей руганью «гнилого Запада» и своим мистическим культом русской крестьянской общины, на самом деле, под маскою мягкосердечного либерализма, играл в руку царизму. Все же Бакунин — и это не говорит против него — поддерживал личные дружественные отношения с Герценом до самой его смерти, помня, как тот помогал ему в тяжелых испытаниях молодости; политическое же прощальное письмо Бакунин написал Герцену уже в 1866 г. Он упрекал Герцена в том, что он желает достичь социального переворота без переворота политического и готов все простить государству, лишь бы оно оставило нетронутой великорусскую сельскую общину, от которой Герцен ожидал спасения не только России и всех славянских земель, но также Европы и всего мира. Бакунин подверг этот фантом уничтожающей критике.

Но после своего бегства из Сибири Бакунин жил сначала в доме Герцена и вследствие этого держался в стороне от Маркса. Тем более характерным для него было то, что он перевел на русский язык Коммунистический манифест и напечатал его в «Колоколе» Герцена.