Своим первым существенным успехом Интернационал был обязан прежде всего народившемуся движению за английскую избирательную реформу. Уже 1 мая 1865 г. Маркс сообщал Энгельсу: «Лига Реформы является нашим делом. В небольшом комитете двенадцати (по шести человек от среднего и от рабочего класса) все рабочие члены нашего генерального совета (среди них Эккариус). Мы разбили все попытки среднебуржуазных представителей сбить с пути рабочих… Если эта попытка вновь наэлектризовать политическое движение в английском рабочем классе удастся, то наша ассоциация, не поднимая шума, сделает для европейского рабочего класса больше, чем было бы возможно каким-либо другим путем. И есть все основания ждать успеха». На это Энгельс отвечал 3 мая: «Интернациональная ассоциация действительно приобрела за короткое время и без всякого шума огромную силу. Хорошо, однако, что она занялась теперь Англией, вместо того чтобы вечно заниматься французским пустозвонством. Это тебе награда за потерянное время». Скоро, однако, выяснилось, что и этот успех имел оборотную сторону.
В общем Маркс считал положение еще недостаточно созревшим для публичного конгресса, который был предположен на 1865 г. в Брюсселе. Он, не без оснований, опасался, что там произойдет вавилонское столпотворение языков. С большим трудом, особенно вследствие противодействия французов, ему удалось добиться замены публичного конгресса закрытой предварительной конференцией в Лондоне, на которую созывались только представители руководящих комитетов для подготовки будущего конгресса. В качестве доводов Маркс указывал на необходимость такого предварительного соглашения, на движение в пользу избирательной реформы в Англии, на стачки, начавшиеся во Франции, и, наконец, на изданный в Бельгии закон об иностранцах, который делал невозможным устройство конгресса в Брюсселе.
Лондонская конференция заседала с 25 по 29 сентября 1865 г. Со стороны генерального совета были делегированы, кроме председателя Оджера, генерального секретаря Кремера, нескольких английских членов, Маркс и оба его главных помощника по работе в Интернационале — Эккариус и Юнг, швейцарский часовщик, который постоянно жил в Лондоне и одинаково хорошо говорил по-немецки, английски и французски. Из Франции приехали Толэн, Фрибур и Лимузен, которые все впоследствии отреклись от Интернационала, затем Шили, старый друг Маркса еще с 1848 г., и Варлэн, позднейший герой и мученик Парижской коммуны. Из Швейцария явились переплетчик Дюплэ от романских рабочих и Иоганн Филипп Беккер, бывший щеточник, сделавшийся неутомимым агитатором, от немецких рабочих. Из Бельгии приехал Цезарь де Пэпе, подмастерье-наборщик, который стал изучать медицину и сделался врачом.
Конференция занялась прежде всего финансовым положением союза. Выяснилось, что за первый год собрано было не более 33 фунтов стерлингов. Относительно постоянного членского взноса не было еще достигнуто соглашения, и только постановили достать на цели пропаганды и на расходы по устройству конгресса 150 фунтов стерлингов: 80 фунтов в Англии, 40 — во Франции и по 10 фунтов — в Германии, Бельгии и Швейцарии. Бюджет этим, однако, не оживился, и «нерв всякого дела» никогда не был нервом Интернационала. Еще много лет спустя Маркс говорил с горьким юмором, что финансы генерального совета были постоянно возраставшими отрицательными величинами, и десятки лег спустя Энгельс писал, что вместо пресловутых «миллионов Интернационала» генеральный совет большею частью располагал только долгами; никогда, вероятно, не было сделано так много такими малыми деньгами.
О положении дела в Англии представил отчет генеральный секретарь Кремер. На континенте считают, говорил он, что тред-юнионы очень богаты и могут поддерживать дело, которое служит также их интересам; но они связаны своими мелкими уставами, которые ставят им тесные границы. За исключением немногих отдельных лиц, они стоят совершенно вне политики, и понимание ее им довольно трудно привить. Все же наблюдается некоторый прогресс. Еще несколько лет тому назад они бы даже не выслушали делегатов Интернационала; теперь же их дружелюбно принимают, слушают и одобряют их принципы. В первый раз союз, имеющий отношение к политике, так хорошо принят английскими тред-юнионами.
Относительно Франции Фрибур и Толэн сообщили, что там отнеслись сочувственно к Интернационалу; кроме Парижа, завербованы члены союза в Руане, Нанте, Эльбефе, Кайене и в других местах; продано значительное число членских карточек с взносом в 1,25 франка, но выручка израсходована на устройство парижского центрального бюро и на поездку делегатов. Делегаты утешали генеральный совет надеждой на продажу оставшихся еще 400 членских карточек и жаловались на отсрочку конгресса, считая ее большой помехой для развития дела, а также на застращивания рабочих бонапартовской полицией. Они говорили, что слышат со всех сторон: покажите, что вы умеете действовать, и мы примкнем к вам.
Весьма благоприятными были отчеты Беккера и Дюплэ относительно Швейцарии, хотя там агитация началась всего за шесть месяцев до того. В Женеве насчитывалось уже 400 членов, в Лозанне — 150, в Вевэ имелось также много членов. Ежемесячный членский взнос равнялся 50 пенсам, но некоторые члены уплачивали и двойную сумму; они вполне сознают необходимость помогать взносами генеральному совету. Правда, делегаты не привезли с собою денег, но сообщили в утешение, что у них была бы в руках довольно приличная сумма, если бы она не ушла на путевые издержки.
В Бельгии агитация велась всего еще один месяц. Однако, как сообщал Пепэ, там уже завербовали 60 членов, которые обязались уплачивать ежегодно по крайней мере 3 франка, из которых третья часть будет отчисляться на нужды генерального совета.
Что касается конгресса, то Маркс предложил от имени генерального совета созвать его в сентябре или октябре 1866 г. в Женеве. Место было единогласно одобрено, но время созыва, по энергичному настоянию французов, было передвинуто вперед на последнюю неделю мая. Французы требовали также, чтобы всякий, кто предъявит свою членскую карточку, имел право участвовать и голосовать на конгрессе; для них это было принципиальным вопросом, так как они именно так понимали всеобщую подачу голосов. Только после горячих прений было принято представительство на конгрессе через делегатов, за которое высказывались Кремер и Эккариус.
Порядок дня конгресса, составленный генеральным советом, был очень обширный: товарищеская работа; сокращение рабочего времени; работа женщин и детей; прошедшее и будущее профессиональных союзов; влияние постоянных армий на интересы рабочего класса и т. д. Все это прошло единогласно; только два пункта вызвали расхождение во мнениях.
Один из этих пунктов был предложен не генеральным советом, а французами. Они требовали, чтобы в порядок дня была включена в качестве особого вопроса тема «Религиозные идеи и их влияние на социальное, политическое и духовное движение». Почему им это понадобилось и как к этому отнесся Маркс, яснее всего видно из нескольких фраз в статье Маркса, написанной в память Прудона и напечатанной в «Социал-демократе» Швейцера за несколько месяцев до того. Это была единственная статья Маркса в органе Швейцера. «Нападки Прудона на религию, церковь и т. д., — писал Маркс, — были большой заслугой в то время, когда французские социалисты считали нужным возвыситься при посредстве религиозности над буржуазным вольтерьянством восемнадцатого века и немецким безбожием девятнадцатого. Подобно тому как Петр Великий боролся варварскими способами против русского варварства, так и Прудон приложил все старания, чтобы разбить фразами французскую фразеологию». И английские делегаты тоже предостерегали от этого яблока раздора, но французы провели свое предложение большинством — 18 голосов против 13.
Другим пунктом, вызвавшим споры, была тема, предложенная генеральным советом. Она касалась особенно важного для Маркса вопроса европейской политики, «необходимости сдержать усиливающееся влияние России на Европу путем восстановления — в силу права самоопределения народностей — независимой Польши на демократических и социалистических основах». Но это совершенно не интересовало французов: зачем, говорили они, смешивать политические вопросы с социальными. К чему заходить так далеко, когда нужно бороться против гнета у своих дверей, зачем сдерживать влияние русского правительства, когда влияние прусского, австрийского, французского и английского правительств не менее роковое? Особенно решительно высказывался в этом смысле бельгийский делегат. Цезарь де Пепэ считал, что восстановление Польши может принести пользу только трем классам: высшей знати, мелкому дворянству и духовенству.
В этом очень ясно сказалось влияние Прудона. Прудон несколько раз высказывался против восстановления Польши, в последний раз еще во время польского восстания в 1863 г., когда он, как выразился Маркс, проявил циничный кретинизм в честь царя. У Маркса и Энгельса это восстание пробудило, напротив того, их старые симпатии по польскому вопросу еще в революционные годы; они хотели издать по поводу восстания общий манифест, но из этого ничего не вышло.
Их симпатии к полякам, однако, не были лишены и критического отношения; 21 апреля 1863 г. Энгельс писал Марксу: «Знаешь, нужно быть толстокожим, чтобы восторгаться поляками 1772 г. В большей части тогдашней Европы знать падала с достоинством, порою даже с остроумием, хотя в общем она считала, что материализм определяется тем, что человек ест, пьет, как спит, выигрывает в карты или получает плату за подлость; но так глупо продаваться русским, как это сделали поляки, не стала бы ни одна аристократия». Но пока не могло быть еще речи о революции в России, восстановление Польши представляло единственную возможность ослабить влияние царя на европейскую культуру; соответственно с этим Маркс видел в жестоком подавлении польского восстания и одновременном продвижении царского деспотизма на Кавказе самые важные события европейской истории после 1815 г. На этих событиях он более всего останавливался в своем вступительном воззвании в той части, которая касалась внешней политики, и еще долго потом говорил с горечью о противодействии, которое встретило со стороны Толэна, Фрибура и других его предложение внести этот вопрос в порядок дня. Ему удалось, однако, сломить противодействие с помощью английских делегатов: польский вопрос остался в порядке дня.
Конференция собиралась утром в закрытых заседаниях под председательством Юнга, а вечером в полупубличных заседаниях под председательством Оджера. Вопросы, выяснившиеся уже на утренних заседаниях, обсуждались на этих открытых собраниях в более широком кругу рабочих. Парижские делегаты напечатали отчет о конференции и программу конгресса, которая встретила живой отклик в парижской прессе. Маркс отметил это с видимым удовлетворением. «Наши парижане, — писал он, — несколько изумлены тем, что именно параграф о России и Польше, которого они не хотели принять, и произвел наибольшую сенсацию». И еще лет двенадцать спустя Маркс упоминал с удовольствием о «восторженном отзыве» известного французского историка Анри Мартена об этом параграфе в особенности и обо всей программе конгресса вообще.
Немецкая война
Преданность Интернационалу имела лично для Маркса то печальное последствие, что вызвала задержку работы для заработка и возобновила прежнюю нужду.
Уже 31 июля ему пришлось написать Энгельсу, что в течение двух последних месяцев они жили главным образом тем, что закладывали вещи в ломбарде. «Уверяю тебя, мне бы легче отрезать себе палец, чем написать тебе это письмо. Прямо ужасно чувствовать себя в течение половины жизни зависящим от помощи другого. Единственное, что поддерживает мой дух, — это мысль, что мы оба компаньоны в предприятии и на мою долю падает теоретическая и партийная работа нашего business (дела). Я, правда, живу слишком дорого для моих средств, а в этом году к тому же мы вообще жили несколько лучше, чем прежде. Но это единственное средство дать детям, помимо некоторого вознаграждения за их испытания в прошлом, также возможность завязывать отношения, которые обеспечат им будущее. Ты сам согласишься, я полагаю, что просто с коммерческой точки зрения чисто пролетарский образ жизни не подходит для нас; это бы годилось, будь нас с женой только двое или если бы девочки были мальчиками». Энгельс немедленно оказал требуемую помощь, но для Маркса снова начались на несколько лет нужда и мелкие жизненные заботы.
Несколько месяцев спустя Марксу открылся новый источник заработка, благодаря столь же странному, как и неожиданному предложению, которое ему сделал Лотар Бюхер в письме от 5 октября 1865 г. В те годы, когда Бюхер жил эмигрантом в Лондоне, у Маркса не было с ним никаких отношений — в особенности же дружественных; и после того, так же как Бюхер занял самостоятельное положение в клубе эмигрантов и примкнул к Уркварду в качестве его преданного сторонника, Маркс относился к нему очень критически. Бюхер же, напротив того, очень хвалил Боркхейму книгу Маркса против Фохта и хотел написать о ней в «Всеобщей газете»; это, однако, осталось невыполненным, Бюхер или не написал рецензию, или же аугсбургская газета отклонила ее. После прусской амнистии Бюхер вернулся на родину и подружился в Берлине с Лассалем; с ним же он и приехал в 1862 г. в Лондон на Всемирную выставку и через посредство Лассаля познакомился с Марксом, которому он показался «довольно тонкого ума, хотя и странным человечком», и Маркс не верил, что Бюхер согласен с «внешней политикой» Лассаля. После смерти Лассаля Бюхер поступил на службу к прусскому правительству, и Маркс покончил с ним и с Родбертусом резкой фразой в письме к Энгельсу: «Негодяи, весь этот сброд из Берлина, Пруссии и Померании!»
Теперь же Бюхер писал Марксу: «Прежде всего business: „Государственный вестник“ желает иметь ежемесячные отчеты о движении денежного рынка (и, конечно, товарного, поскольку нельзя обособить один от другого). Меня запросили, не могу ли я рекомендовать кого-нибудь для этой работы, и я ответил, что никто этого лучше не сделает, чем вы. Меня ввиду этого просили обратиться к вам. Относительно размера статей вам предоставляется полная свобода: чем основательнее и обширнее они будут, тем лучше. Что же касается содержания, то само собою разумеется, что вы будете руководиться только вашими научными убеждениями; но все же во внимание к кругу читателей (haute finance), а не к редакции желательно, чтобы самая суть была понятна только специалистам и чтобы вы избегали полемики». Затем следовали несколько деловых замечаний, воспоминание об общей прогулке за город с Лассалем, смерть которого все еще, по словам Бюхера, оставалась для него «психологической загадкой», и сообщение, что он, как известно Марксу, вернулся «к своей первой любви, к актам». «Я всегда был не согласен с Лассалем, который представлял себе ход развития слишком быстрым. Прогресс еще несколько раз будет менять кожу, прежде чем умрет; поэтому кто еще хочет в течение своей жизни работать в пределах государства, должен примкнуть к правительству». Письмо заканчивалось, после поклонов госпоже Маркс и барышням, в особенности самой младшей, обычными словами: «с совершенным уважением и преданностью».