— Щиты вздеть! — поднявшись в полный рост, с топором в руке, подал команду людям в караване. — Тати по обеим сторонам дороги! Всем прыгать на правую сторону, от левой обочины прикрыться возами!

Из леса по правую руку по движению каравана раздались громкие возгласы и в караванщиков полетели стрелы.

Отбив топорищем стрелу, не стал дожидаться, когда прилетит следующая вестница смерти, сам пробежал к лесу. Ему что? Он не в охране, стоять насмерть прокладкой между хозяйским добром и разбойниками не надо. Где уклоном, где зигзагом, добрался до леса. Юркнул в заросли, тут же напоровшись на молодца преградившего беглецу дорогу.

— На-а!

Захлебнувшийся крик из разрубленной шеи, пробулькал предсмертное слово. Не достаточно сноровист, оказался разбойничек. Хорош топорец, не плотницкий — боевой. Ну, с почином!

Понеслось! Он рубил стрелков, рубился с подоспевшими мечниками. Вертелся, как уж на сковородке, спасаясь меж кустарником и деревьями от оголтелой толпы, отвлеченной от основного действа, и потому злых и лезущих напролом. По крикам и звону мечей на дороге, понял, что там бойня в самом разгаре.

Отбился. Положил шестерых лапотников, правда и топор посеял в свалке, оставив застрявшим в черепушке татя. Зато меч раздобыл. Услышал неподалеку разговор самых «умных».

— Боги! Морозко, ты смотри сколько их!

— Будило утверждал, что караван меньше будет, и охраны в нем десятка полтора воев, не боле. Грит, кого не постреляем, порубим, возы уведем, мошну набьем! Тфу!

— Вы чего здесь? Отсидеться решили? Брысь на дорогу! Помогай, — прорезался начальственный голос.

Двое хитроумных до дороги так и не дошли, он подловил их, встав на пути. Прикончил. Пора было самому выходить на большую дорогу, какую-никакую, но помощь охране стоит оказать.

Караван встал как вкопанный. С головы, примерно до его средины верх брали тати, а со средины, до хвоста охрана и обслуга. Тела людские валялись у колес, некоторых смерть застала на телегах. Слышался звон клинков, истошная ругань и крики раненых. Выскочив, врубился в задние ряды разбойников, насевших на Илью и Большого. Раненый Илья, едва ворочал мечом, вяло закрываясь круглым деревянным щитом, Никита сопротивлялся отчаянно, хотя и по его вихрам на бороду стекала из раны кровушка. Силища у него была медвежья — он, то швырял наседавших на него бандюганов о землю, то рубил топором. Малость не успел. Срубили с плечь буйну головушку старшины охраны, оставив Большого одного.

— Живьем брать купчину, — послышался приказ атамана.

Удал на этот сигнал проредил разбойничков, но и привлек внимание нехилой группы напавших к своей персоне. Пошла рубиловка. Удар — отбив — блок со спины, разворот, снова удар и опять блок, разворот, снова удар. Вокруг него, у его ног образовалась кучка покойников, а один из шустрил отползая, тянул за собой вывалившиеся кишки, подвывая при этом. Молодое тело не чувствовало усталости. Шаг за шагом Удал подобрался к выдыхавшемуся купцу.

— Добре! — выдохнул тот.

— Ан-налогично! — ответил, мечом перечеркнув кому-то жизнь.

Бой стал стихать, а тати потянулись к голове каравана, понимая, что выбрали добычу не по зубам. Казалось, вот сейчас уже все. Но, нет! Шум боя нарушило верещание женщины. Она не кричала, а действительно именно верещала. Все как по команде опустили оружие, повернули головы в ее сторону.

— Свят-свят! — Удал услышал шепот Никиты, в этом шепоте проявлялся дикий, первобытный ужас.

Высокая женщина, одетая в белую ткань с головы до пят, стояла неподалеку от них. Она внезапно появилась из лесу, встала на дороге. Постояв молча с закрытыми глазами, заплакала и, причитая направилась к Удалу и купцу.

— Белая Баба, Девка — предвестница несчастья. Мы пропали!