— Чего там, Илья?

— Да вот, Никита Онежич, до Харьковского городища в попутчики набивается, кажет, из половецкого полона утек.

— А чего ж? Хай идет, я не против. Как величать тебя, парень?

— Удалом прозвали.

— Скажи-ка, хм! Удал, значит. Крещен ли, али в темной вере обретаешься?

— Сказать по правде, не знаю. После войны о прошлом годе случившейся в полоцких землях память потерял.

— Ну-ну! Ладноть, пристраивайся за моими повозками. Не обеднею один рот до Харькова прокормить. Синица, — окликнул старшего приказчика. — Присмотри.

Караван снова двинулся по набитому летнику. Лошади ходко тянули возы, а люди, кто сидя на них, кто следуя рядом, внимательными взглядами скользили по округе. Чувствовалось, что скоро конец пути, и само Харьковское городище не за горами. Еще два дневных перехода и они на месте. Даже деревеньки и веси, стоявшие рядом с летником, стали встречаться почаще, чем ранее. Сам купчина, Никита Большой, проезжая жилые места, распорядился привалов и остановок в них не делать, неодобрительно косился на деревянных идолов у околиц и населявших деревеньки людей, что-то тихо шептал про себя.

— Что это он? — спросил Удал у мелковатого, можно сказать плюгавого мужичонки, являвшимся старшим приказчиком Синицой.

— А-а, Никита дюже не любит нас родноверов, а места по которым идем, ими и заселены. Ежели б не торговля, да ни добрая прибыль от ей, он бы сюда ни ногой. Меж тем, городище куда направляемся, оно тоже не по византийским заповедям живет, а по старому покону, с волхвами, ведунами и знахарями. Так что, мотай на ус, а то слово скажешь и в немилость Большому угодишь.

— Понял, спасибо за совет.

На ночь расположились табором на подтоптанной ранее прошедшими караванами поляне. Развели костры, приготовили пищу, поснедали от пуза, отдыхая и наслаждаясь остановкой после нелегкого для всех перехода. Ночь упала на землю, накрыв своим покрывалом все живое. Разговоры у костров велись неспешно, с ленцой.

— Мой старший братанич, тож купецкие караваны охранял. Нема его боле.

— Что так? — полюбопытствовал кто-то из сидевших рядом с говорившим.

— Кажут, в одну из безлунных ночей напала шайка Мизгиря на проходивший мимо купеческий караван. Не помогли купцам и сопровождавшие их три десятка добрых воев. Погромили всех. Без пощады вырезали ни в чем неповинных приказчиков, извозчиков, грузильщиков, перебили охрану. Каким-то чудом уцелел только один приказчик, притворившийся мертвым в самом начале схватки, а в разгар боя по темени сумевший сховаться в кустах. Вот он потом все родичам и поведал.

— И никто не нашел бедолагу?

— Не-е!

— Тати, утомились после бою и кровавой бани, зарыли тела несчастных и отдыхали около громадного кострища, разложенного там же у телег без всякой опаски. Мизгирь по слухам никого не боялся. Ну, а его душегубы порядком подпили найденной в возах хмельной браги, громко смеялись и лаялись меж собой. Так вот он, как заслышав хвастливые пьяные речи, понял, что время подоспело, и тихо сбежал из свово укрытия.

Удал вместе со всеми слушал рассказчика. При упоминании имени Мизгиря, что-то знакомое мимолетно проскочило в мозгах, да так там и кануло в потаенный омут беспамятства.

— Брехня-я! — оскалил зубы в улыбке чернявый возница одного из возов Большого.