Страж настиг их уже у поворота, в узкой арке прохода, ведущего из главной галереи к оставшейся за спиной лестнице.

— Макс!!! — только и рявкнул Джереми, сбивая тех, кто полез с потолка. Подбадривал — не просил. Ученик и так знал… Он, Джереми, потратил так много сил, чтобы вбить: за учителя умирать нельзя. Ученик — это будущее. Ученик — это гордость. Ученик — такой же смысл жить, как и ребенок.

Ученик должен уйти вперед. Он справится.

Сейчас Макс не посмел колебаться. Не дал остановиться снова кричавшей Мэй. Не позволил замедлиться их последнему бегству. До выхода осталось так немного! И этот путь безопасен. Вперед, только вперед по прямому широкому коридору. Больше не надо смотреть под ноги, не надо сражаться. Выжать максимум собственных сил, пролететь этот отрезок так быстро, как смогут, а там…

Там будет Ферро.

Пусть сотню раз мразь, пусть отказался стать поддержкой, пусть испугался Стража, пусть. Сейчас Джереми готов был простить тому все, лишь бы поддержал последних выживших из его «Девятки». Лишь бы не бросил умирать в Пустоши там, за границей проклятого Замка.

В ответ в наушнике слишком узнаваемо и четко прозвучал щелчок выстрела.

«Ферро!» — в голосе Мэй последняя отчаянная злость. Даже сейчас не ненависть. Мэй не умела ненавидеть. Не умела желать зла, кто бы что ей ни сделал.

«Сза…» — крик Макса оборвался, оборвался отчаянный вопль Мэй. Все потонуло в осточертевшем шелесте лап. Джереми знал, что всех сдержать не смог. Пауки окружили его, не позволили закрыть слишком широкий проход, просочились по потолку и стенам.

Макс и Мэй успевали.

Макс и Мэй успели бы, не вмешайся Ферро.

Но во всех этих «если бы» уже не было смысла. Боль, ненависть, жажда жить, навыки и чутье — во всем этом больше не было смысла. Джереми проиграл. Не смог никого защитить. Не сдержал ни одного обещания. Позволил всем тем, кто отдал за его счастье жизни, отдать их напрасно.

Больше не осталось ничего. Лишь жгущая пустота внутри.

И Джереми Расселл опустил оружие.

Остановился, выпрямился, закрыл глаза, стараясь в последний раз увидеть родные лица, услышать голоса, ощутить ни с чем не сравнимые тепло и поддержку.

Первая нить паутины легла на одежду, пробрала до костей мертвым холодом заключенной энергии. Еще одна. И еще. Сознание медленно таяло, растворялось в ледяной синеве, и Джереми успел еще удивиться, что не почувствовал ни яда, ни жал. Лишь дрожащую, несущую покой темноту.

Что ж, совсем немного, еще чуть-чуть, и там, за Гранью, он извинится лично.

Джей говорил без остановок, захлебываясь словами, сипя и кашляя от недостатка воздуха. Обрывки прошлого вырывались из памяти, возвращались неясными смазанными образами, неслись к Дэрри, едва оформившись в слова, и, наконец, таяли восвояси. Нет, Джей не забывал, он никогда не забудет. Но чем сильнее сжимались пальцы учителя на здоровом плече, тем легче становился невидимый груз и неразборчивее слова. Всякая связь в сбитых, перемешенных, недосказанных фразах потерялась давным-давно; слезы глушили голос. С первым же словом Джей окончательно сорвался и больше не мог взять себя в руки.

Мир растаял в черном бесконечном горе, которое Дэрри стягивал с души, как грязное вонючее одеяло. А потом возвращал: вместо таящей в плесени крови — задорный смех двойняшек, вместо прощальных срывающихся слов — бездарные неуместные шутки Рона, вместо молча оборвавшегося канала — всегда надежного Михаэля, так любившего катать детей на плечах…

Вместо серебряного пепла — безграничное доверие Макса.