Книги

Изнанка. Том 2

22
18
20
22
24
26
28
30

— Что вы имеете в виду?

— В ином случае начнет высказываться всякий, а не всякий обладает разумом, посему будет нести бред в массы. Впоследствии это все приведет к тому, что мы потеряем чистоту слова и мысли. Мы услышим смутьян, что будут нести горечь в неокрепшие умы, коих очень много. Все это выльется в то, что мы будем следовать шуму толпы, а не голосу разума.

— Верно, верно, — поддакивал человек во главе стола.

— И что же тогда делать? Всем закрыть рты? — в силу молодости ее пыл раскалялся. «Светофор» бросала нервные взгляды.

— Это уже чрезмерность. Нужно находить баланс, как, впрочем, во всем в жизни. Давать дорогу молодым, но и не прогонять стариков. Симбиоз опыта и современности, — насадил я маслину на вилку. «Хм, стал совсем взрослым», — подумалось при этом.

— Легко сказать, но…

— Трудновыполнимо, — перебил я ее, показывая, что разговор веду здесь я. — Всякое благо есть тяжелый путь. Не замечали, что все хорошее не дается легко?

— Возможно, в этом и есть задача родителей, чтобы облегчить путь их чаду, — подала свой голос дама с воротником. — Мы ведь, к сожалению, рано или поздно покинем мир, и наша задача оставить его лучше, чем приняли. Когда я была молодой, то смотрела на мир, как на полотно, на котором могу рисовать, что хочу. Вот только оказалось, что краску тяжело заполучить. Возможно, поэтому по мере знакомства с ним, с этим миром, у меня нарастала тревога за свое будущее. Сейчас, размышляя об этом, понимаю, что причина была проста — меня не научили встречать невзгоды, — она резко прервалась, снова украдкой бросив быстрый взгляд на мужа.

Я молчал. Лишь бросал внимательные взгляды вокруг.

— Как их научишь, если все норовят похвастаться, что они могут знать лучше, — сардельками он оставил ложку и схватился за вилку, накалывая на нее кусок говяжьего мяса.

— Для справедливости, — сделал я паузу, фокусируя их внимание, — нельзя перекладывать всю вину на одну лишь, скажем так, молодежь. Вы верно заметили, — обратился я к даме, — вас именно что не научили встречать невзгоды. Все родители так оберегают свое чадо, что, в конце концов, те вырастают без окрепших крыльев. Представьте себе, если бы орлы не покидали собственного гнезда, то, как бы они летали? Сначала родители не дают детям говорить, а затем, собственно, обвиняют их в безответственности и лени. Как ребенку научиться ответственности, если всю жизнь ему не давали и ложки самостоятельно держать? Как итог, бесконечное подавление приводит к буйству нрава. Затем взрослея, он в один момент понимает, что его родители, которых он так боготворил, оказываются такими же обычными людьми, как и другие; что они тоже могут ошибаться, могут быть не правыми. Но при этом продолжают требовать прежнее послушание. Это так не работает.

Юный взгляд был полон благодарности мне, и говорящий своим родителям — «вот, вот, вот это я хотела вам сказать. Ну почему, чтобы вы прислушались, должен сказать чужой человек, и только тогда вы разумеете, а не от собственной, родной дочери».

— Однако, — протер отец семейства салфеточкой губы, — вы говорите это сейчас, молодым, не вкусившим отцовство, но, уверен, заговорите иначе, когда впервые в свои руки возьмете этот маленький сверток и почувствуете, что весь мир вдруг таит в себе кучу опасностей. И вот тогда, заверяю вас, вы все поймете.

— А что будет, когда вы умрете? Простите меня за такой вопрос, но это данность.

Он молчал секунды три, думая, прежде чем ответить:

— Признаюсь, я в тупике. Мне нечем парировать.

«Еще бы ты что-то ответил, когда я прав»

Трапеза, так богато обставленная на столе, из какого-то, видимо, дорогого материала, скатертью, серебряными приборами, различными дополнениями, как пышными цветами и хрустальной вазой по центру, подходила к концу. Только сейчас я обратил внимание, с какой роскошью здесь все сделано. Мягкие стулья, обтянутые бархатом, имели весьма габаритные спинки с золотым узором; стол вытянулся почти на всю ширь комнаты, впиваясь в мраморный, разрываемый капиллярами, пол своими, как корни деревьев, ножками, вырезанный, как я предполагаю, из красного дерева; с потолка, внушая тяжесть, свисала огромная люстра, мерно покачивающимися на ней хрустальными капельками украшений. Наконец, завершив обряд гостеприимства, дамы вдруг попрощались со мной и оставили нас, мужчин, наедине.

— И так, — мягко улыбнулся он мне, — вы, уже думаю, догадались, к чему все идет.

— Догадываюсь, но все же лучше услышу это от вас, дабы вдруг не ошибиться.