— Порядком, — вздохнул он, но не от сожаления сгоревшего, а от беды, что последовала. — Волкер сейчас там, и думаю, не скоро еще покинет. Ему определенно плохо. Я бы сказал даже, если не выбирать выражение, херово. Мне кое-как, сославшись на собственные дела, удалось ретироваться, но и тех крох мне хватило. Бешенство, безумное бешенство — вот что с ним.

— Интересно, что больше злит: сгоревшие книги или уязвленная гордость?

— Ты про то, что его якобы наследник оказался далеко не наследником?

— Да, но даже не только об этом. Сам подумай, он его выбрал, в понимании Волкера это, может быть… да не, не может быть, а так и есть, — в его понимании это дар данный им кому-то. Он всех отвергал, а здесь, понимаешь ли, выбрал именно его. И вот как тот ему отплатил, последнее слово в кавычках.

— Ха… как-то не задумывал в таком ключе, но уж очень ясно и точечно описывает нашего мага. Ммм… — сделал Вэлиас заминку, формирую мысль, — не опасаешься, что он на этом помешается? Сделает его личным врагом и начнет преследование, чрезмерное преследование?

— Стало быть, опасаюсь. Но я уже это обдумал. Просто скину все это сославшись на тебя. Как не крути, это твоя стезя. Естественно ты этим займешь, но контролируемо займешься, — ухмылка коснулась моей правой спайки губ.

— Вот она сила всего императора: скину-ка на других, а сам буду пожимать славу после обретения успеха предприятия. Если не выйдет, так это не я виноват, а исполнители плохие, их и накажем.

— А ты как хотел? Жизнь — она такова, несправедлива и неустойчива.

— Ну хотя бы удачи ты мне пожелать можешь? Или вообще никакой помощи от тебя не ждать?

— Удачи, друг мой, в противостоянии другу нашему, — потянулся я к бокалу и отсалютовал ему. — Знаешь, чего я теперь опасаюсь — боюсь, как бы теперь маг наш не начал всех юных дарований губить своими излишними подозрениями. Проверять, конечно, необходимо, но сам понимаешь.

— Почему люди воспринимают все чересчур и нерушимо? — он сделал легкий глоток красного. — Вот напоролся он однажды, теперь будет думать, что все такие и вести себя как твердолобый чурбан.

— Чурбан, — прокрутил я это в голове, — столько лет не слышал это слово. Чурбан…

— Ну, хочешь, скажу дурак. Тоже здесь подходит.

— Нет, чурбан — хорошее слово. Простое, но такое ёмкое, что может заменить собою с десяток других. Вообще люблю такие слова, знаешь ли. К примеру — пускай. Пускай. Такое слово, что можно только им одним описать вообще все в жизни. «У тебя дом сгорел. Пускай. Что значит пускай? Сгорел и сгорел, мы новый отстроим». И так можно почти ко всем ситуациям судьбы.

— А к чему нельзя?

Я на секунду задумался, но только на секунду.

— Когда враги потешаются над тобой, к примеру, — пожал я плечами, как бы говоря, что это настолько очевидно и понятно, что и озвучивать не стоило. — За такое надо сразу голову срывать с плеч. Тут даже дело не в личной чести, а в народе, в их моральном духе, в национальной гордости. Или, скажем, когда еда пересолена. Терпеть не могу пересоленную еду. Тут пускаем не отделаешься. Надо сразу менять повара. Сегодня он соль недоглядел, а завтра яд.

— Как ты загнул, однако.

— Именно в мелочах и формируется человек.

— А если повар — жена? — изогнул он бровь.