— Как же мне удалось выжить?

— Вот это самое интересное, — он откинулся на стуле и растянул ноги, — во-первых, тебе стоит поблагодарить Острита. Не будь этот юноша, тебя бы зарубили там. Он тебя буквально протащил на себе из той гущи.

— Какая ирония, — прикрыл я глаза, — а я ведь не хотел его брать. Уже вознаградили его?

— Нет, оставил это для тебя. Давай дальше. Во-вторых, это твой меч. Мы не знаем, да никто не знает, но он прилип к твоей руке и люди, что тебя осматривали позже, говорят, что этот меч сдерживал яд. Как — можешь не спрашивать. Не было возможности это проверить. Мы так тебя и переносили вместе с ним, пока он сам не отлип, когда тебе стало лучше. Кстати, он там и лежит, — указал он мне за спину. Там в углу меч и покоился. В этот момент я почувствовал от него словно прикосновение. Только было все это в голове. Загадочная штука.

— Что с сыном? — задал я вопрос, который давно меня интересовал, но я не показывал, что…даже не знаю. Посчитал, что нужно сначала показать, будто дела империи и прочее интересует меня больше, хотя разговор шел только обо мне. Но это Вэлиас задал такой тон. Я же под словом «рассказывай» имел в виду все.

— Он в темнице.

— Что? Ты заточил его в темницу?

— И да, и нет, — он сделал глубокий вдох, — я лишь исполнял приказ. Приказ, отданный Офелией.

— Офелией? — это знание было столь неожиданным, что я даже привстал с кровати, сколько бы сил на это у меня не потребовалось.

— Когда она узнала, по чьей причине все случилось…ты бы это видел: никто не смел, подходить к ней за версту. Береги ее, как можешь, и даже как не можешь. Эта женщина убьет любого за тебя.

— Это…неожиданно. Что с сыном? Как он? — прилег я обратно.

— Сначала грозился. Затем умолял. После снова угрожал. Сейчас ноет и умоляет.

— Все настолько жалко?

Вэлиас на этот вопрос сделал уходящий от ответа жест, но полноценно передающий всю картину. Ко мне в голову прокралась мысль, которую я не хотел создавать, но вместе с тем она была необходима: «надеюсь, у Офелии в чреве сын».

— Как думаешь, еще есть…?

— Не знаю. Я готов всегда тебе помочь, но в этой ситуации не пытайся бросить на меня свои думы. Я не знаю, — мрачно ответил он мне.

— В суровые времена — тяжелые решения, — тяжелый шепот…

Иногда какой-либо жест может выражаться, на первый взгляд, неоднозначно. К примеру, дети, не всегда понимая цель родителей защитить их, принимают любовь и заботу за жестокость. Родители же, в свою очередь, не слишком отягощая себя мудростью, тем не менее, преследуемые ранее упомянутыми благородными целями, считают, что ребенок само собой все поймет, когда научится видеть скрытое за ясным. Мол, я делаю то, что должно, а все остальное оставим на судьбу. В этом и кроется главное обременение всякого родителя: как защитить ребенка так, чтобы не стать ему врагом.

Одолеваемый этими сомнениями, я рассуждал в голове, правильно ли я сейчас поступаю, как отец? Или же титул императора выше, нежели чувства отца?

Я поёжился от ощущаемой боли на троне, все еще не до конца восстановившись, чем уловил на себе обеспокоенный взгляд целителя. Все его ярые попытки протестовать против моей вылазки из комнаты, были встречены логическим объяснением, от чего его связанное с такой профессией сопереживание уступило место долгу монарха. Но все же, дабы оставить за собой последнее слово, он все время украдкой и не украдкой поглядывал в мою сторону, чем порою раздражал.